Лысая (СИ)

«Ну ты сама подумай, — сказал ей внутренний голос, — у тебя ведь появились друзья. И даже не один, и не два. Как только они поняли, что ты вовсе не такая злая, они подружились с тобой, прониклись к тебе симпатией. И ты поняла, что поддерживать лысину бессмысленно — эти люди принимают тебя, вместе с твоими птицами, такой, какая ты есть. Разве плохо, что ты меняешься в лучшую сторону ради них?»

Пашка выдохнула носом воздух. Подняла глаза, взглянув в них в зеркале. Серые были глаза, сердитые.

— Не плохо, — сказала она себе тихо, — но мне опять больно. Замкнутый круг какой-то.

«Действительно. Дружить с кем-то — значит хоть когда-нибудь с ним расставаться или ссориться. Но если ни с кем не дружить, или держать людей на дистанции — татуировкой например, — то ты и не поссоришься ни с кем, и больно тебе от расставания с ними не будет. Только вот кем тогда будешь ты сама?»

Заткнись!!! — взбесилась Пашка, поздно поняв, что сказала это вслух. Взбесило её то, что внутренний голос, кажется, был кругом прав, но правду признавать ужасно не хотелось.

«Вот бы поговорить с Истоминым…» — подумала она невольно. Гордость внутри привычно начала отрицать, но теперь даже она не нашла аргументов в свою защиту. Пашка давно призналась сама себе, что Истомин нужен ей. Что он понимает её лучше остальных, и хорошо к ней относится, несмотря на то, что иногда позволяет себе идиотские остроты.

Вспомнилось, что уже несколько дней как не звонила ей Ксения. Пашка и сама не хотела навязываться, и понимала, что как только Истомин проснётся — Ксения тут же её наберёт, они договорились. А пока она решила её не тревожить.

Пашка спустилась вниз, вспомнив, что раздевалку ей раньше времени никто не откроет. Пришлось снова плести чушь про больницу и плохое самочувствие, и показывать одну и ту же справку из медпункта, полученную ей ещё в начале десятого класса. Нехотя, молодой охранник открыл ей дверь, выпуская на свободу.

4.

На улице — перед самым мартом-то! — неожиданно разразилась сильная, воющая метель. Укрыв голову капюшоном, и упрятав нижнюю часть лица в подаренный Истоминым шарф, Пашка направилась домой: из школы она уже сбежала, а для прогулок и походов по больницам погодка была не самая подходящая, стоило подождать, пока природное буйство устаканится.

Ксения почему-то не брала трубку. Чуть не отморозив пальцы, Пашка на ходу быстро напечатала:

«Привет, позвони, пожалуйста, как будешь свободна. Я хочу знать, как дела.»

Уточнять не требовалось — Ксения наверняка поймёт, о чём речь. Почему-то на душе было неспокойно. Ксения, конечно, не походила на человека, легко поддающегося отчаянию, но много ли у неё было людей, готовых поддержать её в трудную минуту так же, как она поддерживала Истомина?

Чтобы отвлечься от дурных мыслей, Пашка включила музыку. На душе было паршиво: ссора с Рубенцовым давала о себе знать. Его стеклянный взгляд так и стоял у неё перед глазами. Только он подумал, что всё наладилось, как она сказала ему, что никогда не считала его другом.

«Интересно, парни обижаться умеют?» — подумала она равнодушно. Девушкам обычно только повод дай, однако все парни, с которыми была знакома Пашка, совсем не выглядели как люди, которые могут обидеться на грубое слово. Обидеться — то есть, грустно поглядеть, вздохнуть и уйти. Врезать за грубость, конечно, мог каждый, но это иная степень обиды. Мерзкий Патрушев, до сих пор при встрече ненавидяще сверлящий её глазами, судя по всему, обижаться умел, но он и выглядел, и вёл себя так педиковато, что у Пашки даже язык не поворачивался приравнять его к парням. Так что он был исключением из правил.

Но неужели, Рубенцов обиделся на неё? Нет, наверняка просто взял и принял, как данность. Скорее всего, у парней так это и работает. Решив, что так оно на самом деле и есть, Лысая прогнала его из-под черепа. Забот сейчас и так хватало.

— Блин, ну и холод… — прошипела она, чувствуя, как метель пронизывает щёки ледяными иглами.

Домой она вернулась полноценным снеговиком: отфыркивалась и отряхивалась так, что Ладан, наверное, на радостях посчитал, что хозяйка его превращается в собаку, и несколько раз жизнерадостно гавкнул на всю квартиру. Пашка, стянув с себя куртку и шарф, сначала отыскала на кухне залежи макарон с трюфелями, запертые в кастрюле, поставила их в микроволновку разогревать. Слушая пиканье таймера, Лысая решила, что больше не выдержит, и отправилась в душ, смирившись с тем, что по выходу из него еду придётся разогревать ещё раз. Слишком замёрзла.

Тугие горячие струи не очень-то поднимали настроение, но жить под ними становилось немного легче. Вышла Пашка аж спустя полчаса, зато согревшаяся и разомлевшая. Пообедала макаронами, и только потом вспомнила про телефон, оставленный в куртке.

Когда она достала его, на закрытой раскладушке мигал индикатор: пришло сообщение. Молясь, чтобы это не был очередной привет от оператора, Пашка раскрыла телефон.

«Паша, Олег уехал в Москву. Сменил номер, сказал, что сюда не вернётся. Просил передавать тебе привет. Прости что раньше не написала.»

Пашка осела на пол прямо в коридоре, возле курток.

Раз за разом она перечитывала сообщение, не в силах поверить в то, что складывали буквы. Уехал? Он ведь лежал в коме, куда он на хрен мог уехать? И если даже уехал — почему ей ничего не сказал? Ни слова! Такого просто не могло быть. Пашка набрала номер Ксении — но та не брала трубку. Раз за разом, она набирала её несколько раз, но результат по-прежнему был нулевым. Никто не отвечал, и это порядком раздражало. В другой ситуации Лысая стала бы спрашивать себя «её что там, еноты сгрызли?!», но содержимое СМС быстро выветривало из-под черепа шутки.

Вместо них в голове бились вопросы.

Как он мог уехать? Куда? Почему? Запросто так оставил работу учителя? И её, Ксюшу, тоже оставил? Что ему могло понадобиться в Москве так срочно, особенно после болезненных травм, повлекших за собой кому?

Ладан подошёл к хозяйке, чуя неладное, но Пашка его даже не заметила — пока он не лизнул горячим шершавым языком её мокрую щёку. Поморщившись, она наклонила голову в сторону, почувствовав, как затекла шея: кажется, сидела она здесь уже достаточно долго.

— Что происходит, Ладан? — спросила Пашка, погладив пса и прижав к себе. — Почему он так поступил? Что случилось? Почему… — она продолжала задавать вопросы, обнимая пса, и чувствовала, что слёзы катятся из глаз сами, непроизвольно. — Почему, Ладушка, почему я плачу? — она зарылась лицом в шерсть.

Он не мог уехать, и просто оставить её, ничего не сказав, не написав, не оставив. Может, это просто дурацкий розыгрыш, и вообще сам Истомин решил над ней так жестоко постебаться? «Если так, — думала Пашка, — то я ему, ей богу, врежу, не посмотрю, что только из комы вылез, паскуда…».

Вытерев лицо руками, она отпустила Ладана, сама, кряхтя, поднялась на ноги и отправилась умываться. Умывшись, немного пришла в себя, решила: слезами делу не поможешь. Несмотря на то, что паника раздирала её изнутри, Лысая говорила себе: возможно, произошла ошибка. Она что-то не так поняла. Может, это всё-таки какая-то дурная шутка. Может, сообщение вообще не ей.

Нет, там называлось её имя, и имя Истомина. Следовательно, не могло быть ошибки. Единственным выходом было пойти домой к Ксении, ломиться в двери, бить кулаками стёкла, делать всё, что угодно — лишь бы она ответила, что всё это значит.

Телефон зазвонил — Пашка, не глядя, взяла трубку.

— Да?

— Паш, привет, ты опять последний урок прогуляла?

— Блядь, не до тебя сейчас… — она поспешно скинула Полькин звонок, не думая о том, как потом будет перед ней объясняться… опять.

Наспех одевшись в первую одежду, что попалась под руку, она выбежала из квартиры, едва не забыв запереть за собой дверь.

Метель, бушующая снаружи, мгновенно остудила её пыл: Пашка почувствовала холод, пробирающий до костей, и поняла, что даже не додумалась застегнуть куртку. Когда герметичность её «скафандра» была восстановлена, Лысая уже замёрзла, но домой возвращаться не стала — вместо этого двинулась в сторону остановки.