Лысая (СИ)

Всё не может быть так, твердила она себе. Нельзя, чтобы так глупо люди уходили из жизни. Это ведь всё по её вине. Если бы на неё не ополчились Клоуны, если бы Истомину не пришлось бы тогда спасать её с концерта — тогда он не попал бы под раздачу и остался бы жив. Но нет — пока не дошло до этого, она чувствовала себя в безопасности. Говорила себе, что не виновата.

Вот к чему всё это привело.

Слёзы были горячими и солёными как море. Пашке казалось, что они текут в ней вместо крови — и по капле вытекают из её глаз ручейками жизни.

«- Ты учитель? Во дела! Никогда бы не подумала.

— А ты?

— Лысая.

— Это я, как ни странно, уже вижу.

— Кликуха у меня такая, дурень. Погоняло.

— Я предпочитаю называть людей по именам.

— А на хера тебе моё имя сдалось, очкарик?

— Неужели просто его назвать труднее, чем щетиниться, как дикобраз?

— Паша меня звать. Полное — Павлена.»

Её кто-то гладил по голове. Рука была женская — холодная и сухая, и вместе с тем очень нежная.

— Это всё из-за меня, Ксюш. Это из-за меня он…

— Нет, Паша. Это не из-за тебя.

— Из-за меня.

— Ну-ну, — Ксения, присевшая рядом, обняла её: Пашка уткнулась ей в грудь, снова отчаянно заплакав.

— Я не хотела, я правда не хотела! — шептала она сквозь слёзы, и слова царапали охрипшее горло. — Я не думала, что они… на него…

Ксения продолжила успокаивать её, гладить и шептать что-то утешительное, хотя сама выглядела как человек, которого нужно успокоить. Пашка ничего не могла с собой поделать. Она думала о том, что если бы они не подружились — не было бы сейчас так мучительно больно, словно тысячи игл вонзаются в сердце и раздирают его в разные стороны. И слёзы не были бы такими горячими.

Но это Истомин заставил её. Это он сказал ей: тебе нужен друг. И по его вине они подружились. И теперь из-за него сейчас так невыносимо. Всё кругом из-за него. Он постоянно лез не в своё дело. Постоянно что-то кому-то пытался доказать. Постоянно острил, причём с таким надменным лицом, будто считал себя выше других. Постоянно ухмылялся. Часто шутил. Поддерживал совершенно чужую ему девушку, и даже один раз спас из невероятной передряги, а после помог справиться с разбушевавшимися нервами.

«– Мне ничего не нужно. Я просто хочу тебя спасти. Ты интересный человек, Павлена.

— Спасти — меня? Ты больной мудак, и в башке у тебя каша вместо мозгов. Мне, как видишь, угрожаешь только ты, так что, будь добр, спаси меня от своей мерзкой хари!»

Пашка не знала, как оказалась в чьей-то кровати, укрытая толстым одеялом, но, припомнив, что она, кажется, у Ксении, она свернулась калачиком, позволив теплоте разлиться по уставшему и замёрзшему телу. Ничего не хотелось. Ни о чём не думалось. Она просто закрыла глаза и провалилась в пустую дрёму без боли, слёз и сновидений.

Проснувшись на следующее утро, Пашка инстинктивно подумала о том, что ей пора в школу.

Помня обо всём, что произошло, она встала и отправилась умываться. По пути в ванную заглянула в кухню. Там спала за столом Ксения, опустошившая очередную бутылку. Угнетающее зрелище не вызвало никаких эмоций: Лысая включила свет и зашла в ванную.

В зеркале её встретило её лицо. Сонное, скучное, высохшее, с покрасневшими глазами. Пашка чувствовала себя так, будто она прожила не одну сотню лет, а с утра ей сказали, что смерть подождёт, и необходимо прожить ещё несколько мучительных сотен.

Так лучше, — подумала она равнодушно, вытирая лицо. В голову пришла мысль: лучше быть мёртвой, чем живой.

У этого выражения, думала она, надевая и зашнуровывая ботинки, есть как минимум два понятия. Либо она обозначает, что стоит сдохнуть, либо — жить так, будто ты уже мёртв. И Пашка, застегнув молнию на куртке, решила, что подумает, какое ей понятие для себя выбрать. Потому что, в общем-то, значения это не имеет.

Телефон показывал несколько пропущенных вызовов от родителей, но Пашка не стала звонить им. Безразлично решила, что просто возьмёт сумку из дома и отправится в школу.

Метель на улице кончилась: над головой стояла голубизна.

Надо идти в школу, твердила себе Паша. Хотя уже не была уверена, так ли ей надо.

«Надо, чтобы… а какие я раньше находила причины?»

«Посещать уроки. Делать задания. Чтобы нормально сдать экзамены. Чтобы поступить в Питерский вуз.»

«А зачем мне в Питерский вуз?»

«В Питере Марья.»

«Разве не плевать?»

«И правда. Плевать.»

Всего лишь ещё одна дурацкая привязанность, сковывающая её по рукам и ногам и заставляющая её себя ненавидеть. По сути, она ничем не отличается от Истомина. А если она начнёт с кем-то встречаться, и про неё забудет? А если с ней тоже что-то случится? Никто ведь не застрахован от исчезновения. Что будет тогда?

«Привяжусь — и снова будет больно.»

Хрустел под ногами снег. Стоял холод.

Родители. Марья. Лиза. Ксения. Полька и Рубенцов. Зачем они нужны? Зачем они все, если всё равно когда-нибудь, рано или поздно её оставят? Подумав об этом, Пашка вспомнила о татуировке, и отчего-то явственно почувствовала её наличие на виске. Точно. Та Лысая, которой всё по барабану, всегда была здесь. Просто её заменила добродушная Пашка Романова — но настало время сменить курс. Вернуть всё, как было. Ей никто не нужен — и Лысая никому не нужна.

И так гораздо лучше.

Отыскав в родительской заначке купюру в пять тысяч, Лысая без тени сомнений присвоила её себе. Весь день провела в Интернете, слушая музыку и ища вписки в городе — всё равно какие. Всё это время телефон пытался звонить, но она бросала трубку, даже не глядя, кто её ищет. За час до времени, когда обычно приходили родители, она выключила компьютер, оделась, захватила с собой паспорт и ушла из квартиры.

Несколько раз в отражениях встретила собственное лицо — не убитое, как у Ксении, и не заплаканное. Мёртвое. Равнодушное.

Сто рублей потратила она на то, чтобы в ближайшей парикмахерской снова побриться налысо. На оставшиеся деньги купила несколько бутылок водки в магазине, где паспорт не спрашивали. А после этого, сверив адрес, отправилась на ближайшую вписку, на которую обещалась прийти.

В квартире, где собралось два или три школьника, семь студентов и два взрослых мужика, Пашка никого не знала. Но она принесла пакет с бухлом, и вопросов задавать ей не стали. Быстро влившись в компанию, она в голос смеялась над чьими-то идиотскими историями, пила из горла и чувствовала, как медленно, неохотно отступает тяжесть — и пила ещё больше.

— Я… — заплетающимся языком пыталась объяснить она кому-то, не понимая, почему даже с пятой попытки ей не удаётся ничего найти в пластмассовом стакане, — Я ж тебе обсняю… Бро-о-сь ты её нахуй, не нужна она тебе! — она почувствовала, что её вот-вот вырвет и поспешно двинулась в сторону коридора. Кто-то сильно толкнул её: она покачнулась и рухнула прямо на какую-то парочку, занятую друг другом. Пластиковый стакан потерялся где-то в беспорядке.

Вокруг было темно, а она чувствовала, как чей-то язык упорно лезет в её рот, а руки шарят по её телу в поисках наживы. Первое время она была не против и даже отвечала на поцелуи, но затем ей стало душно и она пнула неизвестного в живот, выбираясь из туалета, насквозь пропахшего рвотой. Дверь за собой она на всякий случай захлопнула — в неё тут же начали долбиться.

— На, попробуй тоже, — кто-то в кругу протягивал ей мятый косяк. Взяв его двумя пальцами, Пашка затянулась.

Спустя время гравитация будто бы усилилась во много раз: её буквально вдавило в пол, глаза обрели невероятную чёткость, а в туалете, судя по звукам, кто-то кого-то насиловал Но Пашка не то чтобы подняться — даже думать об этом не успевала, потому что язык её тараторил с невероятной скоростью всё, что приходило на ум. Она объясняла какие-то математические правила сидящему рядом мужику, перескакивала с одного на другое и почти дошла до обсуждения смысла жизни. Ей казалось, что если она замолчит, то случится что-то плохое, поэтому нужно постоянно говорить, а ещё не забывать дышать. Как только она вспомнила про последнее, то ей вмиг овладела дикая паранойя: она жадно и громко вдыхала в себя воздух, боясь задохнуться. Над ней кто-то посмеялся, а крики из туалета неожиданно смолкли, как будто кому-то заткнули рот.