Лысая (СИ)

2.

Ей казалось, что она проснулась раньше всех. Несколько людей уже исчезло из квартиры, в туалете уснула над унитазом полураздетая девушка, на которую Пашка, умываясь, старалась не смотреть. Чувствовала она себя более-менее нормально, даже голова не очень-то болела. Только в горле было сухо. На кухне сидел широкоплечий парень в белой футболке, с щетиной и заспанными глазами. Кажется, не ложился.

— Чё, похмелье? — равнодушно спросила Пашка, заглядывая в чужой холодильник как в свой собственный. Припомнила, что парня, вроде бы, зовут Тимуром. Безразлично отметила про себя: симпатичный.

— Нет. Просто сижу.

— Шёл бы домой, чё тут ещё делать.

— В общагу с утра не пускают. Там с восьми часов.

— А сейчас сколько?

— Без двадцати. Посижу немного и пойду.

В холодильнике отыскалась бутылка йогурта. Решив про себя, что всё равно отсюда вскоре свалит, Пашка бесцеремонно откупорила её и сделала глоток. Йогурт кислил: кажется, был просрочен.

— Я тебя раньше тут не видел, — сказал Тимур. — Ты чья-то знакомая?

— Ничья.

— А парень есть?

— Нету.

— Давай встречаться.

— Давай.

Пашка села за стол, поставив бутылку йогурта рядом с собой, подпёрла голову рукой, взглянув на Тимура. Он и правда был симпатичным.

— Чёт ты молчаливый. Я тебя бросаю.

— Любовь, ты так жестока, — без особого сожаления ухмыльнулся Тимур, потерев глаз. — А ты вчера неслабо так нахуярилась, Лысая.

Пашка почувствовала тошноту и поспешно отставила бутылку с йогуртом в сторону. Решила, что больше ни глотка не выпьет.

— Была причина.

— Что, парень бросил?

— Да если бы.

— А что?

— А тебе какое дело? Просто мне никто нахуй не нужен. Буду бухать как чёрт, пока не сопьюсь нахер. И сдохну в канаве какой-нибудь.

— Почему?..

— А потому что какая разница, паря? Мы уже в канаве, очухайся. Сидишь тут, блядь, весь из себя бедненький несчастненький, хотя вон, иди работай, делай что-нибудь! Родителям вон дачу построй, или чё там ещё…

— Нет у меня родителей, — сказал Тимур негромко. — Я детдомовец.

— И чё? — спросила Пашка безразлично, мельком подумав, что кого-то ей это «и чё?» напоминает. — Я тебя теперь пожалеть должна? Мне вообще похуй. Я говорю тебе: ты, судя по виду, нормальный парень, не то, что те чувырлы, что здесь вчера набухались… Вали отсюда, ясно? Проваливай. Нечего тебе тут делать. У тебя… вся жизнь впереди.

Из гостиной донеслись голоса: там кто-то проснулся. Пашка поспешно поднялась на шатающихся ногах, икнула и побрела на выход.

— А у тебя? — спросил Тимур ей вслед. — Ты чёт на старуху не похожа…

Лысая неопределённо махнула рукой, не оборачиваясь.

— А какое тебе до меня дело? О себе заботься лучше.

Больше никто из них не сказал друг другу ни слова.

Так продолжалось почти неделю.

Тот, кто хотел, легко мог найти в их городе вписку — сложность была лишь в том, чтобы найти такую, после которой можно было вернуться в целости и сохранности, при своих деньгах и телефоне, и не впустив в себя тех, кого впускать не хотел. По прошествии шести дней Пашке показалось, что она пережила настоящий ад: ей случалось ночевать в выжженных от курева квартирах, напоминающих притоны, на лестничных клетках в компании пьяных незнакомцев. Случалось красть деньги из карманов спящих людей, а как-то раз почти обокрали её, но она вовремя проснулась. Несколько раз она согласилась на секс, но не было ни разу, когда после него она осталась довольна. Пару раз ей даже предложили «гречку», но что-то помешало принять предложение. Лысая толком и не помнила, что. С ней случалось многое, и, просыпаясь каждое утро, Пашка думала о том, что лучше бы всё так и оставалось. Жизнь, катящаяся под откос, полная случайных связей на одну ночь, зато связей ярких, зачастую тёплых и искренних. Песни под гитару, какие-то мелкие приключения, неизбежные вызовы соседями милиции… Всё это занимало её по ночам, тогда как дни она коротала в заброшке, где ей наконец-то удавалось выспаться, накрывшись притащенным с какой-то вписки грязным пледом.

Пашка несколько раз приходила домой, когда родители были на работе, и оставляла записки, мол, всё со мной в порядке, скоро вернусь — правда, она и сама не знала, когда настанет это «скоро».

Сама себя она погрузила в мутный кокон, спрятавшись от прежней своей жизни. Старалась не думать о том, что будет, не думать про Истомина, Ксению, Лизку, отца Кира… Все эти люди не имели никакого права как-либо от неё зависеть. И пусть, решила Лысая, выбираются из своего говна сами.

Мартом сменился февраль, и все уже давно перестали звонить ей на мобильный, поняв, что это бесполезно. В город пришла безрадостная, серая весна, на которую Пашка глядела безрадостными, хмельными глазами. Иногда даже напиваясь в хлам, она думала, что, может быть, стоит прекратить? Перестать уже бухать как проклятой, шляться по злачным местам, от которых бы даже Кир поморщился? Но Пашка затыкала сама себя, говоря, что это ничего не изменит.

Всё кончено.

Голова её болела всё чаще, но боль эту Пашка запивала алкоголем; пару раз на спор смешала водку с коньяком, от чего целую ночь провела скрючившись, в обнимку с унитазом, и с тех пор живот очень часто напоминал о себе периодической болью — потому что нормально есть она тоже перестала, и перебивалась чем придётся. За короткое время она приобрела около десятка «друзей» на одну ночь, которые были с ней дружелюбны и приветливы, но ничего от неё не хотели. Им было всё равно, что на свете есть Пашка Романова, и в этом ей виделось их главное достоинство. Больше она не шла ни к кому на встречу, не лезла никого спасать от обидчиков, потому что знала, что всё без толку. Люди всё равно нарвутся — и только ей больше достанется. А она девушка, и драться вообще не должна.

Совсем потеряв счёт дням, она однажды уснула в автобусе. Она не помнила, куда ехала и где достала деньги на проезд, но проснулась на заднем сиденье от того, что кто-то тряс её за плечи.

— Выходим! — сказал кто-то, когда двери открылись. Не найдя аргументов в своё оправдание, сонная Пашка, качаясь, вырулила из автобуса, едва не споткнувшись о ступеньку. Ноги со сна заплетались, а голова гудела, не желая вспоминать даже обстоятельства последней попойки.

Перед ней стояла… что же это было за знакомое лицо? Женя… или Света? Нет, те были повыше…

— Аа… Привет, Поль… — язык заплетался не хуже ног. — Ты тут какими судьбами?

Воздух был не слишком свеж, но морозен.

Сколько ж она не видела это кукольное личико? Кажется, с той жизни целая вечность прошла.

— Ах ты… — и Полька — это было совершенно неожиданно! — набросилась на неё с кулаками. Удары у неё были совсем не больные, но сам факт настолько поразил Пашку, что та оторопело глядела на неё, не зная, что и думать.

— Ты чего?

— Я — «чего»?! — лицо Польки от злости раскраснелось. — Да ты… Дура проклятая!!! Ты знаешь, как за тебя все волнуются?! Где тебя носит?! Почему ты… — казалось, она вот-вот разревётся.

Пашка равнодушно поправила куртку, застегнулась.

— Ну пусть волнуются, мне-то чё. Я жива-здорова, так всем и передай.

Полька набрала в нос воздуха, прежде чем выкрикнуть так, что на них обернулись люди, стоящие на остановке.

— Ничего ты не здорова!!! Ты себя видела?! Ты выглядишь ужасно! И от тебя пахнет даже! Паша, ты прямо как… как бомж! Ты что, дома не была что ли?!

— Ну заходила пару раз…

— Пару раз?! Тебя неделю в школе не было!!! Это из-за Истомина, да? Нам сказали про него… — она смущённо замолчала. — И в школе на день все уроки отменили… Паша, ну нельзя так!..

— А как можно? — спросила Пашка мёртвым голосом. Полька с ужасом смотрела на неё.

— Ты понимаешь, что он из-за меня… того? Умер.

— Что ты себе напридумывала?! — ужаснулась Полька, в один момент напомнив Пашке её маму. — Он был в коме, и у него остановилось сердце. Нам так в школе сказали.

— А из-за кого его избили, помнишь? И из-за кого тебя Клоуны сцапали, помнишь?