Анамнез декадентствующего пессимиста

Любимое занятие – интересоваться всем, что не приносит доход. Он так малопрактичен и совершенно не умеет устраивать свои дела. С его повышенным, обострённым чувством – совершенно жуткая впечатлительность – каприз природы, великое дитя окаянного мира сего. Ведь они так редко выпадают, – и так много законов ополчаются против них. Они редки, как кометы. Слишком чуткий и проницательный, чтобы обладать сильным характером. В сочетании с крайней степенью откровенности и безоглядности… Он слишком чувствителен, чтобы безболезненно переносить ту чудовищную нелепость, мерзость и идиотизм, в которых протекает нормальная человеческая жизнь. Особенный зверь, попавшийся в лесу, которого надобно изучать, но на которого нельзя сердиться за то, что он зверь. Избранный отмечен красным знаком, как в бесконечном лесу дерево, назначенное под топор. Природой избранный провозвестник её прекрасных тайн.

Я видел, как посланный в засаду воин погиб, потому что ему не захотелось защищаться. И правильно: где тонко, там и рвётся. Раньше люди были психологически устойчивее, менее изнеженными, так как тогда выживание требовало куда больших усилий, что делало жизнь более ценной, ибо человеку свойственно дорожить только тем, что достается ему с большим трудом.

Мы неземные, мы несчастные и неудавшиеся, а они преуспевающи, имена их да перейдут в потомство. Жизнелюбивые, отталкивающие и воинственные, как сорняки… И словно бы переволновавшись от того, что рядом с ним, в шаге от него существуют такие вот, не способные присосаться к жизни, люди ни для кого…

Учитывая то, откуда он взялся… Недолепленный природой, не привык ещё, не проснулся, сердце ненаученное. Интересен как представитель вырождающегося класса, имеющий музейное значение. Социально заданная ущербность… Статистически более подвержены, если только они вообще остаются в живых, а не кончают с собой оттого, что иначе нельзя. Человек в принципе не может жить в мире, который ему непонятен. Никто не способен сделать ничего такого, что бы было для него не характерно. Нельзя починить то, что не сломано. Поскольку еще и конкуренция слишком велика. Метафизическая бездомность, «не-отмирность». Или ты просто дурак, или ты человек, упавший с Луны и ничего не понимающий в земных делах. Ты ведёшь себя так, будто вчера родился. Он так и не успел найти и приделать подобающее лицо.

Спрашивается "почему"? – и ответ: потому, что окружение враждебно. Враждебность окружения растёт пропорционально длительности твоего в нём присутствия, как бы хорошо к ней не приспособиться.

«По сути, доверяют не индивиду, а тому окружению, которое сумеет вынудить индивида соблюсти обязательства сделки». Как не велика роль пассионариев в этногенезе, число их в составе этноса всегда ничтожно. Ведь пассионариями в полном смысле слова мы называем людей, у которых этот импульс сильнее, чем инстинкт самосохранения, как индивидуального, так и видового.

Хочешь, мы будем брат и сестра, мы ведь свободны, лепя глину поступков, законов бояться не надо. Никто никогда не знал, как ты проводишь ночи. Это не так уже странно, если учесть твоё происхождение. Когда он целует в губы, то следит из-под длинных ресниц. Когда он целует колени, закрывает глаза. Туши же обаятельно робкие поцелуем глаза. У него есть всё – в этом он бесподобен. Все его считают добрым, но он мог бы стать и злым, если бы это не казалось ему лишенным смысла.

"То, что Вы называете нечистотой, я бы назвала бесхарактерностью, но в том смысле, что у него нет буквально никакого характера и определённо нет никаких особо плохих качеств. При этом он живёт с такой глубиной и страстностью, которые нелегко забыть".

Подобные высказывания можно обнаружить и в его письмах, где он писал ей о своем одиночестве. Он не жаловался, а принимал одиночество как неизбежное внешнее следствие того обстоятельства, что он наделен – а, следовательно, и отделен от других людей – особой "способностью мыслить". "Одиночество возникает и выражается не в отсутствии к-тебе-относящегося, а в приходе другой истины, в извержении изобилия только-отчуждающего и единственного в своем роде".

"Моя душа сплетена из грязи, низости и грусти… Это – золотые рыбки, "играющие на солнце", но помещённые в аквариуме, наполненном навозной жижицей. И не задыхаются. Даже "тем паче"… Не правдоподобно. И, однако – так." И только попробуйте подойти к нему с прощающей улыбкой: "Рыбок выловим и вымоем, а жижу выплеснем".

Я так тогда опустился, мой отец даже не желал со мной разговаривать. Хочешь знать один секрет? – Моё "Я" когда-то было унижаемо. Есть что-то неизлечимо нищее во мне. И, знаешь, ещё одна деталь – меня всегда влечёт подохнуть под забором. Тщеславлюсь униженностью. И это неистребимо во мне, как грусть.

Мучась бессонницей, поневоле становишься теоретиком самоубийства. Верно кто-то сказал: «Мы – то, чего мы не сумели». То есть в каждом из нас нет никакого другого содержания, кроме всего, что мы так и не сделали и о чем непрерывно думаем. Иными словами, я – это мои сожаления. Индейцы считали, что люди заболевают от несбывшихся желаний.

Я думаю горлом. Мои мысли – если они у меня вообще есть – это вой; они ничего не объясняют, они вопят. Я до мелочей продумал всё, за что так и не взялся. С утра до вечера я только и делаю, что мщу. Кому? За что? Не знаю, не помню – всему на свете… Бессильная ярость – никто не знает этого чувства лучше меня. Моя сила – в том, что я не нашел ответа ни на один вопрос. Я живу, словно только что умер… Все, на что мы не способны, сходится в одном: в неспособности любить, неспособности вырваться из своей тоски. Что-то во мне самом иссушает и всегда иссушало меня. Черное начало, растворенное в крови, сросшееся с мыслью. Как бы я стал жить, что бы я стал делать без этих облаков? Самое светлое время моей жизни – когда я слежу за ними. Жизнь неудачника, полуразвалины, с приступами бесполезной и нескончаемой тоски, бессодержательной, замкнувшейся в себе ностальгии; жизнь пигмея, едва передвигающего ноги, погрязшего в болезнях и зубоскальстве… Есть особое наслаждение – не поддаваться порыву покончить с собой прямо сейчас. К тому же приятно не относиться к себе слишком серьезно. На границе лихорадочного небытия мысли знойны, необыкновенны, неотступны и страстны.

Язва – это след амбиций. Если у тебя язва, это показывает, что ты очень успешный человек. Если у тебя нет язвы, ты бедный человек; твоя жизнь была неудачей и сам ты неудачник. Если у тебя случается первый сердечный приступ в сорок два года, ты добился великого успеха. Наверное, ты, по крайней мере, в кабинете министров, или богатый индустриалист, или известный актер; чем иначе объяснить сердечный приступ? Сердечный приступ – это определение успеха.

Я спрашиваю себя: разговаривает ли хоть кто-нибудь сам с собой так, как это делаю я? Я спрашиваю себя: а все ли со мной в порядке? Я прихожу к определенному заключению: я отличаюсь от других.

«Я обогатил инструментарий ума вздохом сожаления». Всем лучшим и всем худшим во мне я обязан бессоннице. Я настолько погрузился в свою опустошенность, до того зарылся в нее, дошел до таких глубин, что, кажется, от нее уже ничего не осталось: я вычерпал ее до дна, истощил самый источник. Все мои способности убила тоска.

Если я впадаю в крайности, то причиной – моя тоска, пресыщенность, тяга к сильным переживаниям, попытка хоть так вырваться из собственного маразма. Что это за знак и откуда? Я из другого мира, у меня за плечами – века непрерывных бед. Я родился в злополучном краю. Вспоминая о замыслах, из-за лени или дурного настроения брошенных уже вначале, ощущаешь себя худшим из дезертиров. Да, обожествление тоски не может пройти безнаказанно.

Имеется сорт людей, живущих наполовину и меньше отпущенных им природой возможностей. У которых позади (впереди) иная, запасная возможность прожить в другом месте и по другому поводу, и вот они существуют словно вполсилы и как бы необязательно. Поэтому они мало заметны и молчаливы и даже телесно кажутся не совсем полноценными, не выявленными до конца. Словно спиной растворяются, теряются в темноте, откуда пришли, с тем, чтобы бесследно пройти между нами и исчезнуть неузнанными. Лишь узкая полоска видна от человека на нашей поверхности.