Анамнез декадентствующего пессимиста

Муха так мала, что не назовёшь её настоящим врагом: ходит по лицу своими мокрыми лапками. Муравей так лёгок, что свободно бегает по воде: так забавно и так слабо, что кажется, они только почудились тебе. Муравьи в банке с сахаром. Очень смешно купаются воробьи: нагибаясь, мочат брюшко, а потом долго отряхиваются. И в это время очень заметно, что у них нету рук. Интересно, как мыши относятся к птичкам и как жуки – к бабочкам? Они же видят друг друга. Но что думают? Хочется поскорее узнать, кто родился: мальчик или девочка, солидный куш, покушение, рак, важные перемены… но для этого нужно больше полагаться на свою интуицию, а я закоренелый скептик. Колотушка счастья, то есть пустячок. Этот талисман удержит меня от увлечений. И мои зверушки, несомнительно, интересуются, куда я их гоняю, зачем извожу, и, теряясь, так же обеспокоены своей будущностью, как я моей. Родиться когда-нибудь или не родиться? И кто кого важнее?

В больших домах, что черепами белеют, живут маленькие люди, простолюдины, под утробное ворчание холодильников и не спящих будильников – глоток замурованной в кране воды посреди недолгой ночи в недрах квартир – огромные аляповатые розетки, белые ванны, когда вдруг очнёшься ото сна на молодых ростках конопли и не засыпаешь больше, однажды, когда ты была одна… Одна, потому, что одна. У неё обидчивый нрав. "От вас веет холодом" – говорит он с лёгким оттенком досады. Слышу торопливую речь комментатора в телевизоре: "Футболисты уже немного подустали и поэтому начали совершать даже такие грубые ошибки". Ничего не было в холодильнике, только яйцо, как заснувший зритель в кинотеатре, посреди пустых кресел с обеих сторон: сверху и снизу.

Всю ночь не спать перед дуэлью. Дрожащие руки под утро. На заре поехать с лучшим другом на широкую поляну, где кузнечики, где роса жива. Лошадь, переходя брод, остановится и будет долго с шумом пить воду. Эпизод отпустит поводья. В этот день голубых медведей, пробежавших тропинками вен, по тихим ресницам, я провижу за синей водой в чаше глаз приказанье проснуться. Где-то олень бродит со стоном возле волосков бровей, которые ты старательно выщипываешь, морщась, пинцетом, то есть серебряными щипчиками, привезёнными для тебя заморским купцом. Играют мирно в шашки, облокотясь на руку. Пёстренький цыплёнок, попискивая, бродит по подоконнику, стучит клювом об стекло, ловя мух. Чертовски славное утречко, сэр. Хочется двигаться, а не говорить. В такое утро хочется сфотографироваться на память. А тот друг… тот самый умерший друг в холодное утро… Смиряющая врожденной своей гневливостью, накатывающаяся и откатывающаяся с удесятеренной силой, с которой расширяется зрачок на гончарном круге лица.

Ты будешь там скоро, обещай мне замечать всё. Дашь ли нищенке лепёшек и забросаете ли её с подругами вопросами. – Дружок у тебя есть? Где ты живёшь? С кем буду я сама сегодня ночью спать? Смущающийся калека, неумелый поклон до земли крестьянского мальчика, то есть холопа, поевшего все барские пирожки, забежавшего в горящую избу спасти рыжего котёнка, но не нашедшего, если это твой слуга, недоверчиво глядя в жидкие, тёмные глаза, спрашивает: Вы, что ли, добрый? Да, я незлой, – отвечает хозяин. Подумав, спросит ещё: А, может, вы – пьяный?

Слабо потри пальцами листья лимонного деревца в ведре с землёй с зимой с Уфой, вспомни об ударах топора, или о наседке, высиживающей яйца в ночном сарае, когда ты пришёл за грязной бутылкой самогона, спрятанной накануне, и огонёк дедушкиной папиросы. На выдохе вскрикни: некондиция! Когда повсюду снега, задушевный разговор в тёплой комнате с пахучими подушками. Бархатные глаза дарят долгим взором, без блеска, мягкие, будто гладят тебя, провожая роскошно-расточительно. Достойный друг, зачем ты говоришь, что тебя беспокоят мухи, закрой глаза, зевни. Подаривший мне сердце на долгую память. Как бы непривычно это ни было.

В подарке главное – его ожидание. Точнее, ощущение. А чего тебе хочется больше всего? Знаю, знаю. Но это – глупости. Забудь о них. Думай о главном. Тем более, что главное у тебя уже есть. Остались, в общем-то, мелочи. Женщины, дети, мужчины так похожи, когда получают подарки, подарочки к рождению. Почти мгновенно тающие от избытка чувственности.

Если страсти, бушующие в человеческой душе, порождают определенные жесты, то, считают мастера чайной церемонии, есть и такие жесты, которые способны воздействовать на душу, успокаивать ее. Строго определенными движениями, их красотой и размеренностью чайная церемония создает покой души, приводит ее в то состояние, при котором она особенно чутко отзывается на вездесущую красоту природы.

И, наконец, сказал себе: спать, спать без сносок. Постепенно мысли утопают в сонной мгле и клонят меня в мерзостный сон. Спи, добыча сонной белиберды. Нормальный сон – основа всех основ. Лёг – и канул на дно, как перевернувшийся, слишком загруженный корабль. В утицу каждой улицы – венецианской заводи под молчаливое днище моторной лодки сойдёт. Толща глухой колыхающейся зелёной воды. Озерная кривизна перенимает, а я не хочу. Подхалим отражения замечателен в своём роде. Я Тебя не ищу, ты найден в своей свободе. Сон двоится по скорости реакций между жабой и змеёй. Не перелезай, как шпагоглотатель сквозь атом, успокойся, ты – свой. И вот медленно всплываю со дна вверх и где-то на середине глубины открываю глаза. Сон, медленно гладящий плечо. Только официант и собака могли еще хоть как-то перемещаться в пространстве, но брало сомнение: надолго ли их хватит. Сон все запаковал. Он напряжён, как состязание двух ослабевших юл. Он звал тебя, когда в тебе тонул. Ночь. Рюмки ободок дрожит, как твой браслет. Трамвай в рапиде путь сучит, идя на нет. Как рулетка, ты спишь. Стрелка испорченного компаса не дрожит, она свободна от ответственности. И грезится снежный Мышь. Не уследишь за хвостатым, и мы установили разом чреватую точку на сущем его хвосте. Без обнародования ножницы взрезают брюхо беспамятному Мышу. И биолог шепчет: Она. Как желуди, ее зародыши в животе, или велосипедная цепь длиною в год. Мыши ничего не создали. Мы выпустили всех мышей из зеркальной банки. Стройный, как папка, дремлющая на столе, скелет белого Мыша. Сны переименовывают объекты, которых нет. Отверстие воспринято, как рекламный цеппелин, но его дважды нет. Снящиеся собаки не берут след… И карусели приостановились, пока таяло эскимо. Остатки сна переполнены чем-то замужним, как вязким вареньем. Если кто-то очнётся на зеркальной двери шкафа – осколок солнца – в глаза мне. На то есть будильник, вечно занятой комар разума, что различает и пережевывает различия, старые сухие какашки млекопитающих в сарае, бизонг-бизонг утренних мух, несколько прядей облаков, тяжелый тук-тук материи, свернутый в комок, все это – один редкий жидкий сон, запечатлеваемый на моих нервных окончаниях, и, как я сказал, еще даже не это, – иииинг жучок шатко виснет…

Хотелось, чтобы дом был Вселенским Домом. Правильное ли это хотение? Лучше не вселенский чтобы, а простой дом и в сердце. Серд-Це сердится? Сербы к ребусу не бросятся. А ребус и не просится. Сердце перескакивает с «дэ» на «цэ». Чепуха хороша, чешет она харизму лица.

Преувеличен наш внутренний мир. Глубоких следов не оставляет. Удовольствия и горести мы испытываем благодаря тому, что преувеличиваем значение нашего опыта. «Тусклый взгляд из себя прочней…» – шепчу автоматически и как нельзя безбрежней. Оттого мы и счастливы, что мы ничтожны. Повернись к стене и промолви: "Я сплю, я сплю". "Изобрази", – кто-то шепчет на ухо. – "Изобрази". "Никто там не живёт и дверь не отворяет, там только мыши трут ладонями муку"…

Довольно, сказал я всему этому, там нет даже этой страницы, даже слов, а есть лишь предрешенная внешность вещей, посягающая на энергию твоей привычки – Чёвамотмянадо, ругаться что ли?

Давайте же, ну, детки, проснитесь – давайте, пришло время, просыпайтесь – вглядитесь пристальней, вас дурачат – вглядитесь, вам снится – давайте, ну, смотрите – быть и не быть, какая разница? – Гордости, враждебности, страхи, презрения, пренебрежения, личности, подозрения, зловещие предчувствия, бури с молниями, смерть, скала: достойный вины, выедай искусство из точных описаний вежливых, мягких, успокаивающих, вкрадчивых гербов, искусство выражения приязни, искусное отбеливание, ласкай бледным или белым, удовольствие любезности, бледней, льсти тускло, незащищенное опусто-пу-сто, бело или бледно поздно, безрадостная холодная резка, не написано или напечатано на или страстно остро, тускло унылость отмечена, пустота пуста незанята бледна, перепутанная неквалифицированная завершенная смуть, сделай глаза нерифмованными, чтоб бумага не болела и слезилась, окутай обликами, пригаси написанное на, форма не заполненная, наблюдай, воспаленный и слезящийся лотерейный билет, который ничего не выигрывает тусклого или смазанного, с воспалением пустое пространство, ментальная модификация незанятости голубого и махонькая кривенькая жалкая понимающая улыбочка для меня, ты – у нее угрюмый завиток, как у женщины, которая убиралась весь день и не умылась – она издевается – и говорит "Стоит мне выходить?". Что она известная шалопайка и соблазнительница, хотя она нарочно выпендривается перед ними (как на фотке), мальчишки лыбятся на нее, улыбаясь в объектив, во сне я зол на нее за то, что она такая сука, но когда просыпаюсь, то понимаю, что все это лишь убогие уловки, на которые она пускается, чтоб один из этих мальчишек оплодотворил ее, чтоб она стала мягонькой и мамолюбой с крохотным ребятеночком у груди, Мадонна Ни-с-того-ни-с-сего.