Анамнез декадентствующего пессимиста

Поздравления усугубились. Немногорадостный праздник, зато многолюдный. Чудесное, мягкое настроение. Радость заставала меня врасплох. Бестолково радостно. И в силу грусти, а верней, привычки маленькие радости выходного дня приходят нечаянно. На всех углах продают подснежники. И, если хочешь, скажи себе – печаль бедна.

Тогда меня снова захватят дела; снова удивляться жизни, вернее, её продолжению, цепляться за людей, улыбаться знакомцам ежедневно, ставить в актив, покупать презервативы, и любить всё по вечерам. С чем-то покончить и что-то начать. Забыть обиды и сострадать. Все тёмное, что нас ждёт, уже прошло, я ещё ни в чём не виноват, и тебе нечего бояться… Этот день я, не задумываясь, выбрал из предложенного веера, перед тем, как отыгравшую колоду запечатали навсегда. Но я не тороплюсь открывать его.

На другой день перечитал письмо и вижу, что может создаться впечатление, будто я только и делаю, что сижу и вспоминаю всякие грустные вещи и очень себя жалею. На самом же деле я очень счастливый человек и чувствую это. Я собираюсь жениться на прелестной крошке. И в этом мире столько любви, что хватит на всех, надо только уметь искать.

Он живёт в душевном спокойствии, можно сказать достигнутом за пределами отчаяния. Это даже не смирение, но хрупкое и парадоксальное счастье. Ведь только в достаточной мере обесцененная в собственных глазах жизнь приобретает настоящий вкус.

Глава 25. Палиндромия

Но смутно понимая, что страх перед ошибкой сам ошибочен… Он почувствовал некоторое разочарование, как в детстве, когда волшебное слово оказалось всем известным дурацким «пожалуйста». То, что восстаёт во мне и не желает умирать… Уважающий справедливость до конца. Ценность для жизни является последним основанием. Все мы желаем жить, и поэтому неудивительно, что каждый пытается найти оправдание, чтобы не умирать. Преследуемый псами запоздалых сожалений. Времена, года уже вовсе не те, какими были однажды… И время терпит нас, а мы – его. Это время во сне мы раздвинем сильней, чем странная жизни страна.

Но что бы там ни случилось, повернуть назад я уже не мог. Как во сне, где невозможно сделать выбор – нет определяющего принципа. Или же у нас нет альтернатив, чтобы этот принцип установить. Когда фоpма достигает оптимума, альтеpнатива становится бессмысленной.

Эти шары представлялись мне головками марионеток, в которые, правда, не поиграешь. Я думала, что мужчины прокляты, потому что в высшей точке страсти и счастья сладкие женские плоды в их руках неожиданно превращаются в два мешочка с песком… Так, лопнувший ёлочный шар оставляет в уме колючий пустяк, – смешна угроза… Держи их, малютка Рози, ровней и подольше в этой смешной танцевальной позе, забудь, что пахнут газетой.

Рассеялось бы её горе в привычном быту, в откровенностях… Зажить бы чистой жизнью, устроиться поуютнее, воспитывать чувство современности. Желание самого скромного, незаметного существования. Цепкая иллюзия, притаившаяся, затаившаяся. Надежда убивает или наоборот?

Подавив в себе отвращение, запретив себе проклинать… его жизнь стала податливой, по крайней мере, тоска его потеряла свой прежний оттенок угрюмости. Жизнь, как вы знаете, всего-навсего подмостки, на которых каждому предоставляется возможность кривляться, покуда не наскучит. И, если жизнь есть неминуемое приближение к смерти, то лучше эту дорогу (на эшафот?) прошествовать с улыбкой, смеясь, топ-топ. Благородство обнаруживается только в отрицании существования, в улыбке, нависающей над безжизненным ландшафтом. Умиpать нужно весело.

Всё становилось красивее, чем было раньше, что говорить: я избегу тоски грядущей, непосильной, и не завидую не любящему жизнь. Восстановив правильный закон, можно с уверенной радостью увидеть, ощутить, что живёшь правильно.

При свиданиях с ним всегда старалась приводить себя в светлое и радостное настроение, хотя и не имела повода таковое ощущать. Он же бормотал, что всё правильно. Ночные раздумья, эстетические капризы… В такие минуты нападают философские жучки. Он стал сомневаться, так ли это должно было быть. Оснований для веры все-таки было мало. Но вот ведь как: только ставящий всё под сомнение может усомниться и в самом сомнении. Поэтому всё время находился в дурном (ослином) настроении.

Бессвязно и горестно думалось: придётся одному справляться с бесом уныния, которое, может быть, и есть частица истинной жизни, ведь в такие скучные минуты в нас, быть может, и происходит наиважнейшее в жизни.

Им овладевало наступившее безразличное настроение, в какое впадают преступники после сурового приговора. Нетвёрдые желания, безразличие и холодная тоска в этой усталой комнате. Захотелось спать. Мир становится безразличным, водянистым, никчёмным.

Почему ж сволочизм появляется снова? Потому что он спонтанно прёт из твоей инфернальной натуры, не строй на этот счет себе иллюзий, но и кровь себе не порти тоже. Сволочи всегда выживают за счет хороших людей. Всё начинается снова и опять.

А с помощью поэзии? Стихи как таковые я понимаю все меньше; я могу теперь выносить одну лишь скрытую, неявную поэзию, поэзию совершенно без слов, я хочу сказать – без тех приемов и уловок, которыми обычно пользуются в стихах. Чем старше я становлюсь, тем больше убеждаюсь, что мои надежды на нее тоже оказались явно чрезмерными. Я любил ее в ущерб собственному здоровью и полагал даже, что погибну от преклонения перед ней. Поэзия! Если в недавнем прошлом от этого слова в моем сознании возникали образы тысяч вселенных, то теперь оно ассоциируется у меня с каким-то невнятным мурлыканьем, с никчемностью, с дурно пахнущей таинственностью и притворством.

Как бы там ни было, не обвиняйте меня в том, что я говорю с Вами безапелляционным тоном. Мои убеждения – не более чем поводы для размышления: так по какому же праву я стал бы Вам их навязывать? Иначе обстоит дело с моими колебаниями: их я не выдумываю, в них я верю, верю помимо собственной воли. Так что этот урок недоумения я преподал Вам с добрыми намерениями и без большой охоты.

В мире присутствует конец, а сущность конца – преображение. И ничего, ничего не нашаришь. Ничего не надо. Человек – это конец. Философ должен выражаться лаконически. Человек достоин только жалости. Что нас действительно волнует, это обстоятельства нашей смерти; обстоятельства рождения – вопрос второй. Все дни приходят к концу. Не надо ничего доказывать. День смерти лучше дня рождения.

"А беспокойно, должно быть, людям с тобой?", – опасливо спрашивает она. Боятся тебя наши девушки… – Ну тебе кто-то и нагудел же про меня. – А каких вы любите больше? Ты всегда отвечаешь уклончиво. Ответить вдвоем – или, точнее, повременить с ответом… Пауза, которую я сделаю прежде чем ответить, скажет вам больше.

Плачу и рыдаю егда помышляю смерть. Идите и больше не вернитесь. Ошибся я, загородив этим страх перед смертью? Показной фатализм? Не льщу ли я себе, считая себя несчастным среди людей? И вы убоялись возрастающих трудностей? Какая грустная ошибка… И не спешу перестать.

Внезапно я осознал, что являюсь мигом времени, созданным теми, кто жил до меня, и сам я, в свой черёд, – создатель других. Что мне дороже всего в жизни? Не всё ли равно, что я умираю, – думает он, – ведь ничто не разлучает, не приближает, потому что каждый момент возвращается, каждая минута вечна, поэтому никого не коснется чувство утраты… Так что никто не забудет ни слёз, ни хромых сочетаний истин, затверженных нами, ни самой ничтожной уловки… Не всё ли одно, какое хлебово без соли разжёвывать впоследствии.

Струй, ручьев горячих слов дружеское посредничество, которыми как пушинками мы перекидываемся и в маленькие трусости и хитрости которых потом прячемся. Бесполезно что-либо предъявлять обвиняемому – всё равно он ни в чём не сознается.

Улыбкой нежности окончен наш роман… – женщины как шёлк, но, конечно, продажным поцелуем и в нелюбви первые. Женщина всегда готова поменять свое решение, если его нет. Сходились не любя и расходились не ненавидя. У любви свои законы, но чаще всего там беспредел. Как знать. Но иногда, мой ласковый друг, так хочется сказать три слова в десять букв… Смелые слова не сломают смелых отношений.