Анамнез декадентствующего пессимиста

Обделённый вы, милейший, обделённый. Вы какой-то совершенно завёрнутый…

Мытарь. Таким же – наверное – чудаком Христос был.

И в русском и в английском языках "странный" и "странник" слова однокоренные. У них общее начало. "Странный человек" – это тот, кто странствует. Мы все здесь на этой земле – странники, потому нам тело и прочие части дадены. Говорят, что и земля наша тоже странница.

– Ты странный, в этом же вся идея.

– Идея? Какая идея?

Никогда не следует обсуждать идеи, только ощущения и образы – ведь идеи не возникают внутри нас, идеи никогда не являются по-настоящему нашими.

И свобода, будучи необходимостью, отрывала мне часто подлинную сущность чудовищно безусловным сверхрабством, и бежал я от свободы… Свобода всегда была исключительно(й) возможностью. Но я бежал по спирали…

Если рассмотреть проблему достаточно внимательно, то вы увидите себя как часть этой проблемы. Я много об этом думал. И мне кажется, неправильно, что я – часть проблемы. Нехорошо. Для многих людей. Я не могу быть решением проблемы, если я – ее часть. Нет проблем, от которых нельзя было бы убежать. В принципе, любую проблему, которая зависит от людей (а в нашей жизни почти все зависит от людей)… Как просто разрешаются иные из них! Однако, удивительно, с какой иногда сказочной легкостью… Впрочем, кто сказал, что жизнь должна быть сложнее?

Что бы ни было, так обидно жить, мы заранее тешим себя смертью и – чуть что – говорим: – Пусть я умру, плевать! Вероятно, за эту дерзость, которая видит в смерти выход из игры, с нас крепко спросится. Природа не дает слишком легких концов наподобие ухода из гостей, когда можно взять шапку и сказать: «ну, я пошел, а вы оставайтесь и делайте что хотите». Вероятно, смерть (даже в виде простого физического исчезновения), как и всё на свете, надобно заслужить. Природа не позволит нам капризничать в ее доме.

Страдание не служит возражением против жизни. Где логика? Ведь если жизнь естественна, значит сопротивление ей противоестественно!

Я отвечу моему симпатичному оппоненту, что подростковый возраст – не просто ответственный период в жизни: это единственный период, который можно называть жизнью в полном смысле слова. В тринадцать лет все импульсы человека проявляются с максимальной силой, затем они начинают постепенно слабеть либо оформляются в определенные поведенческие модели и в этих формах застывают навсегда. То же самое можно выразить грубее и приблизительное, если сказать, что взрослый человек – это укрощенный подросток.

Для биологических систем это явление было описано Копом. Чтобы продвинуться вперед, надо отступить назад. Как человек набожный, Коп видел в этом подтверждение слов Христа: пока не станете, как дети, не попадете в царство божие. Пластичность человеческого сознания также не беспредельна, она ограничивается на нейрофизиологическом уровне всё возрастающим порогом возбудимости нейронов, а на уровне сознания – ростом консервативности в результате формирования все более жесткого идейного скелета (возрастания кооперативности сознания).

Наши самоубийцы дискредитируют самоубийство – не наоборот. Потенциальный самоубийца, преднамеренный, предстает как незадачливый дебютант, не справившийся с канонической ролью, подтрунивающий над собой. Хотя, говорят, что перед этим человек проклинает свою жизнь. Мысль о самоубийстве, как мы понимаем, – тяжелое душевное испытание. Проигрываемое в воображении замещает реальное действие. Все же что-то в человеке действительно оказывается убитым. Он как бы несет в себе труп себя прежнего.

«Что же это за люди такие? Что это за люди?» – в отчаянии твердил я про себя, ковыряя селёдку.

Он нашёл в душе меланхолию, об этом также он оповестил NN. Радуйтесь, – ответил на это его приятель. – Меланхолия не отброс, а сердцевина крови. Она рождает героев, потому что, гранича с неистовством, подвигает их на деяния многоотважные. Мой милый друг, вы уже в возрасте, когда принимают мужские решения. Самоубийство не отрицание воли, а явление могучего её утверждения. Верный способ не сойти с ума в иных обстоятельствах: вспомнить о нереальности всего окружающего и не расставаться с этим…

И все реже и реже ужинал с друзьями, ибо время дружбы постепенно сходило на нет, и он уже слабо верил в то, что можно иметь друзей и что дружеские отношения способны сыграть хоть какую-то роль в биографии человека или повлиять на его судьбу. Дружба как явление – почти так же, как и любовь – является источником такого количества разочарований и бессмысленных надругательств, что было бы полным безумием пытаться существовать без неё, лишая себя всех этих сюрпризов.

Знаешь, поступки, о которых сожалеешь поначалу, они единственные, о которых память остаётся. А раз остаётся, значит, они и есть самое ценное. Если хочешь что-либо сделать, никогда не спрашивай о последствиях. Иначе так ничего и не сделаешь. Когда дело касается мелочей, можно и спросить, а ежели речь идет о важном – никогда.

Ты сказал когда-то, что ненавидишь всю нашу жизнь, – раздельно выговаривая каждое слово, спрашивал отец. – Ты и теперь ненавидишь её? Так же размеренно и медленно звучал серьёзный ответ сына: "Да, я ненавижу её от самого дна до самого верху. Ненавижу и не понимаю".

– Ты нашёл лучше? Спасибо скажи, что уцелел, что живёшь, дурак беспамятный, – ругнул его хозяин.

– И навозный жук живет! Ежели людей по работе ценить, тогда лошадь лучше всякого человека, возит – и молчит. Шматина глины не знатней орангутанга. Как сказал Торо: "Быть занятым недостаточно: таковыми бывают и муравьи. Вопрос в том, чем ты занят".

«От трудов праведных не наживешь палат каменных». Иногда забудешься, вспомнишь, что работаешь и для детей… Конечно, существуют ещё и порядочные люди – те, кто работает, кто занят в эффективном производстве потребительских товаров, либо кто несколько комически или, если угодно, патетически (но я-то был в первую очередь комиком) жертвует всем ради детей; те, у кого в молодости не было красоты, позднее – честолюбия и всю жизнь – денег и кто, однако, всей душой, искреннее, чем кто-либо, привержен ценностям красоты, молодости, богатства, честолюбия и сексуальности; так сказать, соль земли.

Будто при смерти, я видел, как мимо пролетают все годы, все силы, что прилагал мой отец, чтобы сделать жизнь хоть чем-то интересным… "Где-то спят дети, – думал я, – мечтают о чем-то вроде бы детском, но на самом деле уже вырабатывают баблос, как взрослые. Все работают с младенчества. Ведь со мной это тоже было, я помню, как… Я помню, как вызревает эта ярко-красная капля надежды. Кажется, что мы вот-вот что-то поймём, доделаем, рассудим, и тогда начнется другая жизнь, правильная и настоящая. Но этого никогда не происходит, потому что красная капля куда-то все время исчезает, и мы начинаем копить ее заново. А потом она исчезает снова, и так продолжается всю жизнь, пока мы не устанем. И тогда нам остается только лечь на кровать, повернуться к стене и умереть…"

Между нами и вами та разница, которая между человеком, упавшим в воду и купающимся: обоим надобно плыть, но одному по необходимости, а другому из удовольствия. Но истые пловцы – те, что плывут без цели. Это игра, в которую может играть каждый. И заплыв продолжается, хотя и написано: "не заплывать".

Пока сердце помнит запреты, человек жив. Но мало-помалу они забываются. И тот, кого хотели спасти, погибает. Так расточают они самое драгоценное из своих сокровищ – смысл существующего.

Я отказался от мысли обнаружить в нём какой-нибудь изьян. Но он меня не отпускал. Я прочёл в его глазах спокойный и неумолимый приговор. И тут я понял, что нас разделяет: мое мнение о нем его нисколько не затрагивало – для него это была жалкая психология, вроде той, что разводят в романах.

Стыдно быть хорошим. Хорошая привычка – говорить встречным гадости, но я люблю совершать благородные поступки, это моя слабость. Мер-рзавец, зачем ты притворился хорошим человеком!