Жара в Архангельске

Светофор на перекрёстке уже давно горел красным светом, пропуская поток машин вдоль по Мясницкой, на противоположной стороне которой высилось голубое здание Главпочтамта. Пешеходы, разгорячённые жарой и спешкой, пытались пролезть на красный свет, вызывая ещё большую суматоху среди машин, резкие гудки и скрип тормозов.

Настя стояла на тротуаре, одной рукой сжимая дамскую сумочку, а другой нервно теребя свои белокурые пряди волос, выбившиеся из-под краба. На ней было голубое летнее платье в мелкий цветочек, мягкими складками облегающее её полную фигуру, и белые туфли под цвет сумки. В таком наряде она любила сидеть в каком-нибудь летнем кафе Праги, и, потягивая через соломинку капуччино, листать свежий журнал Elle и смотреть на панораму красных крыш чешских замков, утопающих в яркой зелени южных деревьев.

Настя окончила в этом году МГУ, где она училась на чешском отделении филологического факультета, и теперь поступала в чешскую аспирантуру. Она с детства мечтала жить в Европе, говоря, что в России она родилась по ошибке, и это, пожалуй, единственное лузерство, которое выпало на её долю. В отличие от Оливы, Настя никогда не жаловалась на свою жизнь, а все свои проблемы загоняла внутрь, с вызовом давая при этом понять окружающим, что всё у неё отлично и превосходно.

Две недели назад она вернулась из Праги, где подавала документы в аспирантуру.

Настя была почти уверена, что она поступила, и теперь мысленно прощалась с Москвой, с русскими знакомыми, домом в Южном Бутово и деревней под Каширой, где она каждое лето отдыхала у бабушки. …А поток машин по Мясницкой всё не прекращался, и не прекращался поток пешеходов, мчащихся на красный свет и вызывая сердитые гудки водителей. Всё шло по-прежнему даже и тогда, когда через двадцать минут Настя, с изменённым от постигшего её удара лицом, вышла из дверей Главпочтамта, сжимая в руках большой измятый конверт с чешскими печатями и огромной, через весь конверт надписью: "Не принята"…

Она на автопилоте, словно зомби, не видя ничего перед собой, перешла дорогу и свернула на Патриаршие. Там обессиленно села на пустую скамейку и, продолжая бессознательно сжимать в руках измятый конверт, устремила в пространство невидящий взор.

Куда подевалась та Настя, весёлая, гордая, самоуверенная? На месте её сидела раздавленная горем девушка с жалким лицом и тусклым, безжизненным взглядом. "Но это невозможно… – путались бессвязные мысли в её голове, – Это, наверное, какая-то ошибка… Не может же быть, что меня в самом деле не приняли в аспирантуру!" Настя ещё раз внимательно оглядела конверт и бумаги, которые она вытащила из него. Нет, всё правильно. Чешская приёмная комиссия имеет право отказать без объяснения причин. Но почему?!

"Можно, конечно, попробовать поступить на следующий год, – рассуждала Настя сама с собой, – Но целый год жить в России, видеть эти лица, терпеть больную бабушку – нет, это невозможно! Я сойду с ума…" От мрачных мыслей оторвала её смска Оливы. Она писала, что уже приехала в Москву, предлагала встретиться. Настя в сердцах зашвырнула телефон обратно в сумку: только Оливы ей щас и не хватало. Как многие люди, ожесточённые горем или неудачей, ищут под рукой виноватого, на кого бы можно было излить свою желчь, так и Настя ни с того ни с сего обозлилась на Оливу. "Да пошла ты в жопу! – мысленно произнесла она, – Очень ты мне нужна со своими лохами архангельскими!

Глупа как пробка, цели в жизни не видишь, честолюбия ни грамма – только и знаешь, что собирать всякую шваль и якшаться по всяким там задрищенскам и мухосранскам!

Нечего сказать, достойное для меня общество – необразованное зафилипковавшееся чмо в компании деревенских колдырей!" Настя встала со скамейки и направилась в сторону метро.

"Однако, куда же мне деваться теперь? Домой?.. Нет, это невозможно… – думала она, глядя перед собой всё тем же безжизненным взором, – Щас родители насядут, спрашивать начнут – Ну что, как? Поступила или нет?.. Как им это объяснять – не соврёшь же… А как узнают – развопятся, папаша начнёт дисками швыряться, как тогда… К Звонарёвой разве?.. Ну уж нет – она-то вон поступила, я тогда вообще не выдержу и точно её задушу…

К Оливе?.." …Майкл положил на тумбочку у кровати куру-гриль, завёрнутую в лаваш, и туда же поставил персиковый сок "Моя семья". Салтыков, дремавший на постели, приоткрыл один глаз.

– Ну что, Майкл? Сигареты-то принёс, которые я просил?

– Да принёс, принёс, – Майкл протянул ему пачку "Винстона".

На пороге комнаты тем временем появилась Олива в шёлковом халатике, только что вышедшая из ванны и вытирая на ходу полотенцем мокрые волосы.

– Волкова-то в аспирантуру провалилась, – сказала она, – Только что написала мне смску.

– Бедная Настюха, – посочувствовал Салтыков, – Представляю, в каком она щас состоянии…

– Нда уж… – озадаченно пробормотал Майкл.

– Она пишет, что щас на Чистых прудах, – продолжала Олива, присев на кровать и обгладывая крыло куры-гриль, – Будет ждать нас на Тургеневской в центре зала. …На Тургеневскую ребята прибыли ровно через полчаса. Подходя к центру зала, где уже стояла Настя в своём голубом платье, с гладко зачёсанными назад в пучок белокурыми волосами, шарившая оголёнными полными руками в своей белой сумке, пытаясь отыскать пудреницу, Олива занервничала. Она всегда боялась знакомить друг с другом своих друзей – вдруг они друг другу не понравятся? Тем более такой снобистой и привередливой особе, как Настя, вообще угодить было невозможно.

Олива оглянулась на своих друзей, и ей на мгновение стало неловко за них: за Салтыкова, небритого со вчерашнего дня, в распахнутой по-простецки рубахе; за Майкла, у которого как всегда футболка была заправлена в треники с вытянутыми коленками. Олива испугалась, что Настя, при первом же взгляде на них, развернётся на сто восемьдесят и побежит, куда глаза глядят.

К счастью, всё обошлось благополучно. Настя никуда не убежала а, наоборот, приветливо поздоровавшись с ребятами, пошла рядом с ними.

– А ты первый раз в Москве? – спросила Настя, идя рядом с Майклом, когда ребята уже вышли из метро.