Анамнез декадентствующего пессимиста

Вечность – только начало уже завершённого жеста. Гравитация – вот кто! – нас держит на привязи. В чуткой схваченности шелохнёшься едва. Путь сговорчив, а всё же не смог тебя вывезти. На бетонках отчизны изваян твой нрав и права. Как пузырь, оболочкой боясь наколоться на радиус, гравитация бродит вокруг тебя, ожидая, что ты выпрыгнешь в небо, светясь и радуясь, предаваясь ему и с ним совпадая.

Я могу только констатировать – и мне скучно… Меня интересует только кажущееся. Мне больше нравится "нет", чем "есть". Потому что всякое "нет" означает "уже нет" или "ещё нет": у "нет" – прошлое и будущее, у "нет" – история, а у "есть" истории не бывает… Самое интересное в мире – это то, чего нет. Одним словом, ставлю на "нет". Но Вас, кажется, больше интересует то, что есть. Досадно.

То, с чем сталкиваемся мы в жизни есть бывание. Последнее иногда называют становлением. Оно отличается от бытия тем, что вмещает в себя и бытие, и ничто; т.е. бывание в каком-то смысле есть, а в каком-то нет, кое-где есть, а кое-где нет. Это "нет" присутствует практически везде. Человек, повсюду сталкивается с небытием, с каким-то отсутствием бытия. Поэтому, строго говоря, жизни лучше соответствует слово "имеется", чем слово "есть". Такие предпочтения – это и есть жизнь. Ожидание. Состояние "до", или затянувшееся "после".

Средство общения – часы. Встречи во времени. Некоторые очень быстро ходят. С переменой мест сумма чувств изменяется. Действительно, к чему текучее постоянство сложносочиненного тела человеков, когда нечем его отблагодарить. Спасает ли его любовь? Проще быть его частью. И медленно проникаться его безмерностью. На медном море. Любое мгновение прорастает бесконечностью, когда его длящесть – дело твоего мастерства.

«Субхити, живым, которые знают, прежде чем учить значению других, самим следует освободить себя от всех огорчительных желаний, возбуждаемых прекрасными видами, приятными звуками, сладкими вкусами, ароматом, мягкими прикосновениями и соблазнительными мыслями. В своей практике щедрости они не должны испытывать слепого влияния ни одного из этих завлекательных проявлений. А почему? Потому что, если они в своей практике щедрости не испытывают слепого влияния подобных вещей, они пройдут через блаженство и достоинство этого превыше расчета и превыше воображения. Что ты думаешь, Субхити? Возможно ли рассчитать протяженность пространства в восточных небесах?».

Глава 23. Возвращение в детство

Очень трудно чувствовать себя хорошо, не имея плоти. Очень трудно доказывать своё существование, распространяя электрическое тепло и смещая неподъёмные предметы. Очень трудно выслушивать потом бестолковые упрёки и крики: "Не умеешь жить. Не хочешь, чтобы в доме был порядок". Вечером, уткнувшись в чьё-нибудь плечо, задумываюсь и через несколько минут засыпаю. Утром все страхи становятся меньше настолько, что прячутся или исчезают. И в это время на левой руке появляется такая же царапинка, как и на правой.

Существо моё слишком слабо. Я желаю иметь так мало сил, чтоб не чувствовать своего существования; когда я его чувствую, я чувствую всю дисгармонию всего существующего… Изнурив себя в бытии, – ты изведал, что время не видит ловушек.

И что происходит в том странном мире, куда меня вот уже сколько лет каждое утро швыряет неведомая сила? Потому что, если хотите знать, все мы словно искорки, гонимые неведомым ветром. И вообще, для чего входить туда, откуда есть выход… Продвижение тормозится проблемами с телом, головными болями, горем, или какой-либо нереальностью, странными мыслями, злобными намерениями, неясными ощущениями, нелогичными побуждениями, чувством типа "одновременного присутствия на двух треках времени" и так далее. Очевидно, что акушерка или няня, заботящаяся о матери или ребенке, оказывает гораздо большее влияние, чем далекие планеты. Что и говорить, если даже сны зависят от положения спящего.

– Я приведу пример. Представь себе, что в Бастилии сидит узник, совершивший некое мрачное преступление. Однажды на рассвете его сажают в карету и везут в Париж. По дороге он понимает, что его везут на казнь. На площади толпа народу. Его выводят на эшафот, читают ему приговор, прилаживают к гильотине… Удар лезвия, и голова летит в корзину…

Он хлопнул себя ладонью по колену.

– И? – спросил я нервно.

– В этот момент он просыпается и вспоминает, что он не заключенный, а грузчик из универсама. Которому во сне упал на шею большой веер в виде сердца, висевший над кроватью.

– Другими словами в реальности происходит нечто такое, чего человек не понимает, поскольку спит. Но игнорировать происходящее совсем он не может. И тогда ум спящего создает подробное и сложное сновидение, чтобы как-то все объяснить.

Малыш легко покинул её лоно, но оставил ей складки на боках. Тело, отнюдь не стыдливо поданное, но не съеденное блюдо. Душе достаточно фраз, с телом обстоит иначе: оно привередливей, ему нужны мышцы. Тело – это нечто реальное, поэтому на него почти всегда грустно и противно смотреть. Свобода так и остаётся призраком на этом континенте скорби, и они к этому так привыкли, что почти не замечают.

Я знаю, что эти дела самообман, галлюцинация и чокнутые дела вообще, но, в конце концов: "Когда рождается ребенок, он засыпает, и ему снится сон жизни, когда он умирает и его хоронят в могиле, он снова просыпается…" – И в конечном счете уже не важно… И тогда вопрос почему, почему сила обретает восторг и радость как в невежестве, так и в просветлении, иначе не было бы невежественного бытия бок о бок с просветленным небытием, чего ради силе ограничивать себя тем или другим – либо в форме боли, либо как неосязаемые эфиры бесформенности и безболезненности, какое это имеет значение? У меня не хватает слов, я устал выдумывать, что же сказать: в любом случае это неважно. Я лежу на спине в темноте, сцепив руки, радостный и зная, что мир есть сон младенца – но все это должно быть возбуждено и запомнено, его не существует там самого по себе, и это потому, что ментальная природа, по природе своей, свободна от сна и свободна от всего. Будто те курящие трубки философы-деисты, что говорят "Погляди только на изумительное творение Господа, луну, звезды и т.д., согласился бы ты променять это на что-нибудь?". Если бы не какая-то первобытная память о том когда, о том что, о том как ничто не… Определенно нужно верить.

Радость, оставляющая в душе след, подобный тому, который придает стиль писца таблице писца, кормилица, выращивающая мысль из молока, хлеба и трав, разыскивающая оброненное ребенком имя среди звезд, превращающая внутреннюю часть его глаз в две раскрытые створки перламутровой раковины, внешнюю же их часть – во внешнюю часть раковины, так что глаза ребенка смотрят на мир так, как раковина лежит на дне, в толще воды, и в ней зреет жемчужина, повелительница мыслей, которой ради они не ведают, что творят, знают, что ничего не знают, видят то, что слышат, растут внутрь земли, плывут против течения, летят без крыльев, разыскивают имена, преданные забвению всерьез и надолго, прикармливают животных, умерщвляют людей.

И за невозможностью нам самим стать детьми мы заводим ребенка. Так вот, если сравнить всё это – и сон, и детство, и смерть, – то окажется, что жизнь, прожитая как "развитие сознательной личности", легко исчезает и ни на что не годна. Кем бы мы ни стали, чему бы ни научились, мы остаемся лишь с тем запасом, который имели в детстве и имеем перед сном. С ним, единственно с ним мы и уйдем отсюда, навсегда позабыв все прочие приобретения – знания, деньги, славу, труды, книги, запечатлевшие нашу личность, но не имеющие никакой цены перед лицом ребенка, сна и смерти.

Наблюдай маленького ребенка, новорожденного. Он не окружен никакой скорлупой, – уязвимый, открытый, невинный – жизнь во всей чистоте. Совершенно ясно, что жизнь не верит в старость. Фактически, если бы жизнью управляли экономисты, это казалось бы очень неэкономичным, пустой растратой. Указание ясно: жизнь любит мягкость, потому что в мягком существе она может течь легче. И второе, на чем настаивает Лао-цзы: в слабости есть своя красота, потому что она нежная и мягкая.