Анамнез декадентствующего пессимиста

После того, когда схлопывание шара бытия происходит, и он становится плоским, как раз и открывается перспектива разрыва с ним. Понимая, что реальность, воспринимавшаяся нами до некоторого момента как нечто всеобъемлющее, как тотальность, является лишь узким, ограниченным срезом бытия, мы и начинаем подозревать возможность альтернативы, испытывать к ней притяжение. Уже в самом этом обнаружении мы порываем с этим миром, который отныне разоблачен как не всё, а лишь как одно из возможных творений, и перестав быть для нас всем, перестав быть шаром «здесь-бытия», Dasein, он показывает нам границу, обнаруживает свою ограниченность, признается, что его претензия на безальтернативность является необоснованной фикцией.

Здесь мы подходим вплотную к тому, что называется «разрыв уровня». Разрыв уровня – это тотальное прощание с этим «всем», которое мы отныне воспринимаем лишь как уровень, осознав его недостаточность. Это тотальное прощание не есть уход в полном смысле слова, потому что в этом пространстве, в этом измерении невозможно куда-то уйти, поскольку речь идет обо всем. Но тем не менее, в ткани бытия, в которую мы погружены, которая заполняет нас извне и изнутри, возникает брешь, ткань уровня рвется. В этот момент мы перестаем воспринимать абсолютную непрерывность всего как всё, мы понимаем, что эта непрерывность, распространяющаяся от нас в разных направлениях, во внутренних и внешних, не только физических, но и психических и в интеллектуальных, охватывая всю полноту нашего действительного бытия и возможного для нас бытия, разрывается. Опыт осуществленного разрыва – это глобальная плата за то подозрение, которое испытывает человек. В дальнейшем вступают в силу законы экономии психической энергии. Происходит "уплотнение" внутри описанного процесса.

Структура этого подозрения сама по себе сложна. В самых слабых формах оно знакомо почти каждому, но концентрированно его мало кто переживает. Ощущение того, что реальность изменяет нам, что она изменяет сама себе, что она, по большому счету, строится на какой-то глобальной фальши, настолько гнетуще и невыносимо, что наше существо отказывается верить в это, поскольку, когда мы начинаем углубляться в лабиринты подозрения и тягостного недоверия к жизни, в какой-то момент уже ничто более не может нас сдержать, ничто не может служить нам точкой опоры, чтобы мы, с одной стороны, продолжали жить в этих лабиринтах, оставаясь в мире, а с другой стороны, все более и более уходили за его грань, с обостренным кошмарным сознанием его фундаментальной фальшивости. До определенного момента это подозрение воплощено в крайне тяжелое ощущение неадекватности всей реальности, невыносимости старого мира (или «первого творения») и остается исключительно негативным, лишь растрачивая и изматывая жизненные силы, ничего не давая взамен.

Бывает, у человека возникает молниеносное ощущение, что жена ему изменяет. Он думал, что этого не может быть, но вдруг он понимает, что это не так. Особенно, если он изо всех сил старался отвечать за свою ревность, работал над собой, преодолевал страхи – только чтобы обнаружить, что они осуществились: его и правда бросили. И тогда возникает глубинное, сотрясающее основы (если, конечно, хорошо относиться к жене, любить ее) ощущение переживания смерти, как будто рушится всё. Это лишь слабенький отзвук того прединициатического состояния, которое накатывает на человека, который стремится приблизиться к метафизике. Это ощущение подлейшей измены. Человек начинает понимать, что измена повсюду. Это параноидальное состояние.

Человек – самое высокоразвитое существо на земле, чье сознание может неограниченно усваивать знания, – единственное живое существо, которое рождается без какой-либо гарантии, что сознание его сохранится.

Если скажешь: неправда всё, что ты тут сказал, потому что где оно? Я отвечу: здесь оно и сейчас… Клянусь тебе, если так оно и есть, я приму это как должное.

И так как его ненависть к миру была абсолютна, она и превращалась в абсолютную доброту, любование. Он любил мир. Речь идёт в данном случае вовсе не о пессимизме, а опять всё о том же его безмерном и неистощимом изумлении перед жизнью, то есть обратной стороне его неугасимой влюблённости в неё…

Он упивается созерцанием ужасной, обнажённой действительности, один вид которой, по словам индусской легенды, уже приносит смерть. Китайцы, специалисты по части пыток, просто щенки; такой штуки им ни в жизнь не изобрести.

Тяжесть материи и трудность её преодоления, мрачные сгустки тревожащей однозначности, наглая неизбежность, всемирная обречённость. Сознание обычно сдавлено провинциализмом пространства. Люди говорят, что всё происходит не просто так, а по какой-то причине.

Презираю реальность как ущерб в этом мире безвыходно материальном, одарённым к тому же такой железной живучестью. Неприятное ощущение заданности происходящего. Так же, как ты смирилась со своим именем и возрастом – невидимая глазу смирительная рубашка. Бессмыслица факта, «радикальная случайность» человеческого существования, чуть ли не каждое мгновение подверженного неожиданностям, которые невозможно предвидеть и тем самым избежать…

Бунт на коленях в бессрочном плену… держит в своей руке хрупкий ключ к проблемам реальности. Ужель, ужель клетка эта суть наш мир? Иль она – злая пародия на ощетинивающихся окружающих? Ведь они зорко следят, чтоб висел на клетке замок. Разворачивается энциклопедия движений его кукловодами. Отважно – и то и другое. Чем пугалом среди живых – быть призраком хочу – с твоими… Пугало, пугало человечье – Я.

Очертания другого берега, в том месте, о котором говорят те же индусы, где нет времени. Как раз того, во что твёрдо веришь, в действительности не существует. Время, наверное, одно из самых дорогих беспредметностей, какие только могут быть. Получается, что от умения верить многое зависит.

Для меня это было чем-то вроде копилки, где хранились собранные за всю жизнь доказательства реальности бытия. Надо жить под копирку, чтобы в случае исчезновения иметь доказательства своего существования.

Страх смерти превращает человека в раба, но рабское сознание открывает путь к самосознанию личности и общности.

Итак, наш замечательный мир переживает катарсис, то бишь колбасит его не по-детски, соответственно, пиначит и нас. Если ты вдруг все-таки как-то умудрился засунуть изнемогающее сердце под предохранительный колпак ума, и прожёг все знаки одним махом (на наш век ещё хватит), то спи дальше спокойно, режиссерам твоих снов платят за то, чтобы ты не заглянул за кадр.

Сквозь хитроумную сетку quasi-реальности вся пестрота видимости, условный счёт времени, всемогущество грёз, бескорыстная игра мысли, уводящая далеко-далеко от нашего мира, которым для слишком многих исчерпывается реальность. Кажется галлюцинацией, каким-то навязчивым бредом на тему неизбывной зимы, подмывающей хохотнуть в кулачок, как это делают сумасшедшие, догадываясь о бесконечной подстроенности вещей. Вот и говорят иные мудрецы: чтобы познать мир, нужно неистово хотеть его. Из деликатности принято это стремление именовать сладким словом – "любовь". Но никто не задумывается: каково миру быть познанным, а затем выброшенным за ненадобностью в забвение. Если хотите сделать что-то для мира – не связывайтесь с ним.

Обезьяна на ветке дерева пытается достать луну в воде. Пока смерть не схватит её, она не сдастся. Если она отпустит ветку и исчезнет в глубоком омуте, весь мир засветится с ослепительной чистотой. Иллюзорность отражения луны в воде, попытка схватить и остановить зыбкую феноменальность мира оборачивается смертью, и эта смерть и есть проникновение в истинную сущность мира. Потому что жизнь – подобна этому отражению луны (какая из них настоящая Луна?), пузырьку на воде. Что означает: реальность есть нереальная часть нереальности? Или наоборот: когда открываешь дверь, входит кто-нибудь или ты сам?

Читай историю, советует мудрец, а другой: плюнь на всё, будь, как солнце, а не как луна. Третий хохочет с издёвкой: живи, как перед зеркалом, обезьянничай увиденному в пустоте. Пусть сам стакан допивает остаток, всюду не поспеваю я, а двойник из зеркал пусть проваливает. Да, есть у мира чучельный двойник, но как бы ни была сильна его засада, блажен, кто в сад с ножом в зубах проник и срезал ветку гибкую у сада.