Анамнез декадентствующего пессимиста

В кондитерских магазинах женщины поедают пирожные, не отходя от прилавка. Почему-то мужчины так не делают. А эти – забегут в магазин, точно в уборную, и тут же, в толчее, у всех на виду лопают! Сластены. От маленьких до старух. Смотреть, как они едят – неудобно, что-то бесстыдное угадывается в их позах, жестах, в их кусании, жадном как любовные поцелуи. Полакомится, оботрется и пойдет дальше, своей дорогой…

Я индивид с мошонкой. Слова эти он повторил три раза, говоря же в третий раз, потряс сквозь штаны детородным органом. А человек – это всего лишь жалкий мудак… половой гигант! да ему до мухи-то далеко! да, до мухи ему ещё ой как далеко! чего стоят все эти потуги на продолжение Рода? какого Рода?.. долгие приготовления! маленькие подарочки! отсасывания! клятвы! жеманство! все банальности и вопиющие непристойности жизни; вминаясь в их живот, лизнем здесь, пососем там, а что потом?.. восемь дней лежим на боку! правда! Сперматозоид созревает в яичках мужчины около 72 часов, миллионы их смешиваются с простатическим соком и готовы в бой. Вы не согласны насчёт мухи? мухи, которая каждую минуту выстреливает сто раз? вот это половой Гигант! настоящий Гигант!

Рано или поздно – все шло к этому. Увы. Покойный евнух Харлампий говаривал: страдать будут не самые длинные и толстые, но самые умные и извилистые из вас. Прав оказался старичок… Да, я умен. Это признал даже Коротышка-3. Я жилист и извилист. Я подвижен и динамичен. Я танцую сочную самбу и скользкую ламбаду, я верчусь дервишем сексуальной пустыни, я кручу хулахуп всеми пятью вагинальными кольцами. Я упруг. Если на пятивершковое тело мое натянуть тетиву, стрела вылетит в окно королевской спальни, просвистит над розарием и упадет в зеленый лабиринт дворцового сада. И наши дылды проводят ее завистливыми взглядами своих улиточных глазок. Если меня оттянуть и отпустить, я могу вышибить последние мозги у очередного любовника королевы. Например, у нынешнего.

Просто… есть пределы. Предел. Может, я просто устал. Не физически, не физически… Депрессия? Возможно. Душевная смута? Пожалуй. Сложность характера? Да уж! Как опасно долго засидеться в любимчиках. Еще опасней прочитать много книг. Я – личность. Этим все сказано. Есть вещи в себе, которые себе же трудно объяснить.

Девицы в вороных колготках, чем бредит юный свинопас. Короткая приятельница. Белогрудая и бело-шейная. Бесцеремонные смуглые руки, ловкого поведения. Мадемуазель-стриказель, бараньи ножки, же ву при! Мадам-Продам, недотрога бульварная, отставная невинность. С бархатным телом на стальных пружинках.

Осознав происшедшее, ощущаешь себя как бы жертвой случайной связи – связи эгоистических обстоятельств, времен. Ты словно облеплен весь паутиной, запутался в неких липких сплетениях, в некой пряже. Проклятые парки. Смотрите, как я спеленут, окуклен. Немедленно распустите. Мне оскорбительно. Где же ваше хваленое благородство? И муха ли я? Вы слышите? Видимо, нет. Во всяком случае – ноль вниманья. Неслыханно. В общем, типичное удовольствие ниже среднего. Так вы шутили когда-то в юности. То есть не вы, а они, иные. А тебе, осознавшему происшедшее во всей его неприглядности, было не до веселья. Наоборот, обретаясь в силках присущего априори наречия, ты впал в хроническое угрюмство. И если порой улыбался, то лишь из вежливости; да и то сардонически. Впрочем, жизнь обставляла.

«Если ты упал и ударился, тебе больно или ты получил моральный удар, или когда ты чувствуешь, что тобой овладевает ярость, сделай очень глубокий вздох, два или три раза, а еще обязательно сходи пописай», – советовал нам учитель по гимнастике, когда мы были еще подростками. Это был старый вояка. Я всегда следовал его совету, я не рискну поклясться честью, что это действовало, в любом случае я уверен, что если бы я ему не следовал, все было бы намного хуже. Так что я дышу, как предписано, затем я решаю сходить опорожнить мой мочевой пузырь в раковину в ванной. Это не из-за того, что в моей квартире нет отдельного туалета, крошечного, но исправно выполняющего свои функции, просто именно в раковину мне удобнее всего выпускать мою струйку. Агата этого вовсе не одобряла. Агата в этом вопросе рассуждает как женщина. О, что она за женщина! Она находит совершенно естественным, что, если не учитывать справление другой жизненно необходимой нужды, при которой оба пола почти присаживаются на корточки, унитаз был разработан скорее, как удобное сидение для дам, чем надлежащий приемный сосуд для мужской струйки. Мужчина писает стоя, это его привилегия и гордость, а так как унитаз гораздо ниже и если не проделывать эту операцию с предельным вниманием – почти невозможным в случае крайней нужды – брызги неизбежны и с этим ничего не поделаешь. И если вы не хотите прославиться как грязная свинья, приходится подтирать, недовольно ворча, случайные капли на стенах, на полу, с помощью квадратиков туалетной бумаги, расползающихся в руках. Короче, идеальным и дружественным сосудом для мужской струйки является раковина, находящаяся как раз на нужной высоте, вы выкладываете свой драгоценный багаж на приветливый фаянс с приятными контурами, это удобно, это счастье, облегчившийся самец может снова застегнуться, просветленный, раскованный, переполненный сокровищами доброжелательности ко всему людскому роду. Так что раковина в ванной.

К тому же надо принять во внимание, что в больнице всегда жарко и у сестер под халатом обычно почти ничего нет, разве что лифчик и трусики, четко различимые под полупрозрачной тканью. И это, несомненно, создает некую эротическую ауру, легкую, но устойчивую, тем более что они к тебе прикасаются, что ты сам почти голый, и так далее.

Активность, пассивность… как они связаны? Активность одних возможна благодаря пассивности других. Инертность масс – вот что рождает действенность героев. Ощущение, будто не люди управляют обстоятельствами, а обстоятельства массами – в целом верное ощущение, если обстоятельство – фюрер. Мы ведь не живём – мы отбываем жизнь, как солдаты – службу, арестанты – срок, недужные – госпиталь. Погружаясь в дерьмо, мы уповаем на чудо: на освободителя, который придёт и вызволит нас. Мы неистовствуем от счастья, когда он приходит: мясник – в стадо. И дело не в том, что народы гонят на бойни, но в том, что они идут туда «с гордостью».

Нам потребовалась почти вся жизнь для того, чтобы усвоить то, что им, казалось, было известно с самого начала: что мир весьма дикое место и не заслуживает лучшего отношения. Что "да" и "нет" очень неплохо объемлют, безо всякого остатка, все те сложности, которые мы обнаруживали и выстраивали с таким вкусом и за которые едва не поплатились силой воли.

Они постоянно воспроизводят механические или органические повторы со всеми их запинками и однообразием. Биологический порядок существования основан на этих повторах: прерывистые и повторяющиеся сердечные удары, альтернативный ритм дыхания заполняют любой мыслимый интервал между рождением и смертью и ткут на фоне жизни свою однообразную ткань. Человек убаюкивает себя этой бесконечной последовательностью повторов, так же как он поддается оцепеняющему воздействию тиканья часов. Но если он начинает осмысливать течение этого однообразного и гомогенного времени и освобождаться от его гипноза, то лишь затем, чтобы почувствовать давящую скуку.

Глава 22. Dasein и проблема реальности

Принимая позу человека "положительного", в которой присутствовал и оттенок превосходства, Вы часто упрекали меня за то, что Вы называете "страстью к разрушению". Так знайте же, что я ничего не разрушаю, а только фиксирую, фиксирую неминуемое, фиксирую страстное стремление мира самоликвидироваться, мира, который на руинах своих очевидностей жаждет увидеть необычайное и грандиозное, рождение некоего спазматического стиля. У меня есть одна знакомая, старая, безумная женщина, которая живет в постоянном ожидании, что дом ее с минуты на минуту обвалится, и бродит по комнате, прислушиваясь к потрескиваниям и шорохам, злясь на то, что событие все никак не происходит. В более широком плане поведение этой старухи совпадает с нашим. Мы рассчитываем на какой-нибудь глобальный крах, даже когда не думаем о нем. Так будет не всегда, и даже нетрудно угадать, что наш страх перед нами самими, следствие более общего страха, ляжет в основу образования, станет принципом будущей педагогики.