Анамнез декадентствующего пессимиста

О-о, и я вспоминаю денечки, проведенные дома, которые в свое время не ценил, – долгие полуденные часы лет в пятнадцать-шестнадцать. И в нем мой кот лижет тигриным язычком переднюю лапку, ляп-ляп, и покусывает хвостик, все испытано и прах прибран, скоро темень, скоро дневные тарелки мои вымыты, еда съедена, жду сентября, жду нисхождения в мир снова. Пылинки, – все, что у меня есть, в смысле почитать, – жалкое журнальное чтиво, что приходится читать эти последние годы, когда я стал таким рассеянным, эфемерным, нерешительным существом, которое проклинает богов, спя в постели, и бродит вокруг с непокрытой головой, дурное в серой тьме – я могу лишь горевать в бедственном седом ужасе утра, мучительно я ненавижу себя, мучительно слишком поздно, и, хотя мне уже лучше, я по-прежнему ощущаю себя эфемерным, и нереальным, и неспособным навести в башке порядок или даже горевать по-настоящему, по сути, я чувствую себя слишком по-дурацки, чтобы на самом деле мучиться, короче говоря, я не знаю, что делаю.

О, какими бы затравленными придурками мы ни были, я добавляю приписку к длинному любящему письму.

Я всегда боялся опустошённости, боялся, что у меня не будет, в общем, никакой причины существовать и дальше. Опустошение, опустошение, как смогу я когда-нибудь отплатить тебе? Моя жизнь – это громадная и безумная легенда, дотягивающаяся всюду, не начинаясь и не заканчиваясь, как Пустота – как Сансара – Тысяча воспоминаний дергаются нервными тиками весь день, смущая мой живой ум почти что мускульными спазмами ясности и памяти – и как мы напились, как мы скользили и падали, как радость взбухала у меня в сердце и взрывалась.

"Просто восхитительно, мой дорогой", – говорю я самому себе, занимаюсь детским спортом, но Пустота тоже дитя – И вот как проходит игра: что происходит, как ее выигрывают и кто – И думаешь, "Кто будет моею леди?". Я пою "Оу, кофе, ты выглядишь прекрасно, когда варишься" – "Оу-оу, леди, ты выглядишь прекрасно, когда любишь".

А я приемлю Будду, который сказал, что сказанное им ни правда, ни неправда, и есть всего лишь одна истинная вещь или хорошая вещь, о которой я слыхал, и она звонит в облачный колокол, могучий над-мирный гонг – Он сказал "Твое путешествие было долгим, беспредельным, ты пришел к этой дождевой капле, называемой твоею жизнью, и называешь ее своей – мы замыслили, чтобы ты дал себе зарок стать пробужденным, – презреешь ли ты через миллион жизней это Царственное Предостережение, это по-прежнему лишь дождевая капля в море, и кто встревожен, и что есть время?.. Этот Яркий Океан Бесконечности несет вдали множество рыб, что появляются и исчезают, как искорки у тебя на озере, гляди, но ныряют в прямоугольное белое полыханье вот такой мысли: тебе было дано задание пробудиться, это золотая вечность, каковое знание не принесет тебе земного добра, ибо земля не мозг кости, хрустальный миф – смело прими атомно-водородную истину, про-будитель, да не поддашься ты козням хлада иль жара, утешенья иль непокоя, не забывай, мотылек, о вечности – люби, паренек, повелитель, бесконечное разнообразие – будь одним из нас, Великих Знающих Без Знания, Великих Любящих Превзошедших Любовь, целых сонмов и неисчислимых ангелов с обличьем или желаньем, сверхъестественных коридоров пыла – мы пылаем, чтоб удержать тебя в пробуждении, – раскрой руки, обними, и мы ринемся внутрь, мы наложим серебряное встречное клеймо золотых рук на твое млечное затененное чело, чтобы ты оледенел в любви навеки – Верь, и ты будешь жить вечно – Верь, что ты жил вечно – Пересиль твердыни и покаянье темной, отъединенной, страдающей жизни на земле, в жизни есть гораздо больше, чем просто земля, есть Свет Везде, взгляни".

В этих странных словах я слышу каждую ночь, во многих других словах, разновидности и нити реченья, изливающегося из того вечнопомнящего изобильного. Поверьте мне на слово, что-то из этого выйдет, в личине сладкого ничто, трепыхающегося листика.

Бычьи шеи сильных плотогонов цвета пурпурного золота и юбки из шелка понесут нас, ненесомых, не пересекая пересекаемые непересекающиеся пустоты к улюм-свету, где Рагамита полуприкрытый золотой глаз раскрывается и удерживает пристальный взгляд. Мыши шебуршат в горной ночи крошечными лапками, ледяными и алмазными, но время мое не пришло (смертного героя), чтобы знать, что я знаю, я знаю, итак, входите. Слова… Звезды – слова… Кто преуспел? Кто провалился?

До чего ж всё гнусно, и гадко, без конца гадко. Не смотри, что на небе солнце величественно. Жить – дьявол – жить нельзя… Эх, кабы околеть. Девка крепостная ночи напролёт плакала, думала: пойду сигану с бережка, бултыхнусь в прорубь… И как быстро подытожилась жизнь! Так сыро, так темно, так скоро прошла… Ничего не значит вся. Всё, дружок, бестолково. Я, говорит, в речку прыгну.

И как не вспомнить симпатичного идеалиста, который возражал своему слишком осторожному предшественнику, указывая на то, что страх впасть в заблуждение тоже есть заблуждение. Разве точно известно, спрашивал он, что именно мы открываем мир? Разве не может быть так, что это мир открывает себя нам? Не познаем ли мы только потому, что познают нас? Мы способны думать о Боге, а что если мы сами суть мысли Бога?

Включи телевизор, сплачивающий семьи, чтобы в сто семьдесят восемь тысячный раз услышать: дети любят фрукты. А если долго вглядываешься в бездну, говорил Ницше, то и она начинает в тебя вглядываться. Не только ты смотришь в телевизор, но и телевизор смотрит в тебя. Перед картиной, считает Шопенгауэр, каждый должен стоять так же, как перед королем, выжидая, скажет ли она ему что-нибудь и что именно скажет. Как с королем, так и с картиной он не смеет заговорить первым, иначе услышит только самого себя. Надо было встать на край света, чтобы посмотреть на себя со стороны. Но дальше происходит метаморфоз: тот, кто долго смотрится в зеркало, начинает впадать в зависимость от своего собственного отображения.

Но программа – не материалы антропологической экспедиции, это зеркало, обращенное к самому субъекту действия. Это и есть процесс становления субъекта, который, как известно, формируется в борьбе за признание со стороны другого сознания. Можно вечно смотреть на произведение искусства, ибо это есть всматривание в самого себя.

«Архипелаг» сожгли, а Соломон на всякий случай еще и «Винни-Пуха» спалил. Дед всегда ждал ареста. Считал, что его прослушивают. Думал, что за ним из телевизора подглядывают, и накрывал телевизор пальто. Кстати сказать, тем самым испанским пальто – вот когда пригодилось.

Мы еще не решились заговорить об этом, но уже переулки кривятся и зеркало по утрам, кивая мыслям, норовит плюнуть в лицо. Он напряженно и с унынием думал о том, как много берет жизнь за те ничтожные или весьма обыкновенные блага, какие она может дать человеку. Быть так слепо и бешено привязанным к жизни без всякого высшего вознаграждения с ее стороны, не иметь даже и отдаленного знания о том, почему и за что терпишь это наказание, а, напротив, с ужасающей страстью бессмысленно жаждать его, как какого-то счастья. Да неужели же весь смысл, вся заслуга жизни в том только и должны выразиться, чтобы… "Если кувшина воды достаточно, чтобы утолить мою жажду, зачем мне целое озеро?" – Из милости живешь – не забудь! Ты подумай только… Сам видишь, к чему все идет. И зачем вообще понадобилось поднимать этот разговор?

Жизнь, на мой ничтожный взгляд, устроена проще, обидней и не для интеллигентов. Живу, как будто опpавдываюсь. Интеллигентность – это чувство вины за свои достоинства. И я бы поставил точку, если бы ни одно «но». В силу специфичности нашего исследования (специфика в том, что интеллигенцию будет изучать интеллигент, на материалах, представленных интеллигенцией) важен выбор методологического подхода… В жизненной среде, дестабилизированной в духовном и материальном смыслах, величайшим идеалом является присутствие духа. Присутствие духа – это чутьё на благоприятные шансы. Мы живём существующими представлениями, строя планы по принципу: "должно быть так…" или: "так бывает…", наивно забывая о том, что своей природой давно опровергаем сформированные до нас представления и открываем жизнь заново. Хотя… хотя… в моей жизни были перспективы. Перспективы. Более омерзительного слова нет в языке. Прогулка по кладбищу. Все, старые и молодые, строили планы. Теперь больше не строят. Под впечатлением увиденного, как разумный человек, даю себе клятву никогда не строить собственных планов. Несомненно полезная прогулка. Кладбище ночью не то же что кладбище днем. Ночью на кладбище медлительность тайная мнительность членораздельность тут же зачеркиваются каким-нибудь чиркнувшим звуком одним. Днем ты на кладбище ходишь как будто случайный прохожий. Будто бы ты постороннее здесь абсолютно чужое лицо. А ночью на кладбище всяк тебе смотрит в лицо, пальцами тычет куда-то в лицо или хуже. Хуже чем кладбище ночью в раскисшем уже октябре, трудно придумать себе развлечение, то есть страшного нет ничего, так грязища по пояс, холод и чьи-то нелепые рожи, абсолютно не нужные в общем ни мне, ни тебе.