Мать ветров (СИ)

Аллеи городского сада были под стать фонтану, но Марчелло, который в последние годы из-за мамы редко выбирался из города, любил этот почти дикий беспорядок. Впрочем, кое-какие деревья содержались в образцовом виде, и сейчас юноша вел своего друга в самый живописный в это время года уголок.

В торговый день горожане редко заглядывали сюда, и студенты брели между платанами и буками, ясенями и кленами в полной тишине.

— Ох, — только и смог вымолвить Али, когда они перешли через канал по деревянному мостику и оказались среди деревьев, усыпанных крупными розовыми и лиловыми цветками.

— Драконово дерево *, — не сдерживая широкую довольную улыбку, объяснил Марчелло.

— А выглядит вполне миролюбиво, — саориец подошел к самому низкому из растений и вдохнул его сладковатый аромат. — Форзиция, магнолии, рододендроны, жасмин, теперь еще это чудо... Хотя пока что жасмин мне нравится больше всего.

— И чай с жасмином? — по-прежнему улыбаясь от уха до уха, спросил переводчик. Его почему-то безумно радовало то, с какой детской непосредственностью набрасывался художник на все новое и прекрасное, будь то растения, литература его родины и не-родины Саори, редкие книги с удивительными гравюрами, которые Марчелло таскал для него в обход библиотечных правил благодаря своему привилегированному доступу в книгохранилище.

— Да ты провидец — озорно сверкнул зелеными глазами Али и выудил из своей сумки маленькую коробочку. — Заглянул в чайхану, разжился как раз жасминовым чаем. А еще Хельга чего-то испечь обещала...

Все трое договорились встретиться в комнатке Али и поделиться добытой информацией по делу несчастного Пьера. Но если юноши после утренних подработок и занятий оказались внезапно свободны, то их подруга могла прийти лишь к вечеру, и эти несколько часов парни решили использовать для того, чтобы наконец-то познакомить вечно занятого художника с городским садом.

Вскоре розово-лиловое весеннее буйство сменили хмурые туи, которые сплошной стеной прикрывали еще одну, куда более массивную, чем у входа, ограду.

— Господская часть сада, — пояснил Марчелло в ответ на молчаливый вопрос Али. Памятуя его выходку у фонтана, крепко придержал друга за плечо и сказал: — Не вздумай подходить слишком близко. Охрана может и не заметить, но если уж попадешься им на глаза — одной руганью вряд ли отделаешься.

— Хорошо, — покладисто согласился художник и через пару десятков шагов, хохоча, схватил за шиворот уже самого Марчелло. — А ты не вздумай врезаться в бук. Или тебя дверные косяки в университете уже не удовлетворяют?

Переводчик на миг подобрался. В его голове разом зазвучали все обидные прозвища и едкие насмешки, которыми его награждали в школе, на улице и даже в университете. Растяпа, пентюх, телепень, руки-крюки, глаз-на-жопе — как только ни комментировали доброжелатели его умение встретить столб посреди чиста поля и споткнуться на ровном месте. Мальчишкой он гораздо больше ценил общество книг и одинокие прогулки, чем игры со сверстниками, а когда стал подростком и начал догадываться о необходимости что-то делать со своей неуклюжестью — было поздно. Заболела мама. В первые полгода они не теряли надежду, искали лекарей и чародеев. Тогда же он впервые начал подрабатывать. Потом... потом вечно не хватало то времени, то денег. Марчелло, верный обожаемым с детства романам о храбрых героях, понимал, что только знаний для подвигов недостаточно. В крохотной, одной на двоих с братом комнатушке он старался в отсутствие Энцо отжиматься, подтягиваться, всячески тренировать свое ненадежное и нелепое тело. Что ж, в результате к девятнадцати годам он мог похвастаться серьезной физической силой. А пентюхом его дразнили по-прежнему.

И вот теперь — Али?

Марчелло обернулся к другу, изо всех сдерживая рвущуюся из груди обиду, — и вдруг невольно сам же и рассмеялся. Художник подначивал его, ехидно отмечал его недостатки, но в ясных зеленых глазах, во всем его открытом лице было столько тепла и понимания, что обида просто испарилась.

— Дверные косяки я знаю как свои пять пальцев, — пожал плечами переводчик. — Точно, не удовлетворяют.

Об этом его не предупреждала ни одна из религий севера. Али читал о самых разных вариациях на тему преисподней, но ни разу он не встретил даже слабого намека на то, что в аду может пахнуть жасмином. Что ад — это пронзительная синева, неловкая забота, пенное кружево розовых соцветий и теплая тяжелая рука на его плече. Что ад скрывается в улыбке любимого. Любимого безнадежно и безответно.

К вечеру пытка если не исчезла совсем, то хотя бы смягчилась. По крайней мере зловонные закоулки бедных кварталов не кружили голову и не призывали наплевать на все, прижаться к другу и нагло украсть у него хотя бы один-единственный поцелуй. В отличие от душистых безмолвных аллей городского сада.

По дороге друзья встретили Хельгу, и уже через полчаса их маленькая компания наслаждалась чаем с жасмином, уплетала испеченные девушкой кексы и как могла оттягивала неизбежное. Уютный неторопливый вечер в полумраке тесной комнатушки плохо сочетался с беседами об убийствах.

— Давайте еще раз коротко повторим, что у нас есть, — предложил Али и кивнул подруге, мол, ты первая.

— Утром накануне смерти Пьер был здоров. В последние дни он интересовался историей войны в Иггдрисе и расспрашивал меня о моих родителях. Я рассказала, что наш дом сожгли, как и многие дома на побережье. Рассказала, как мы бедствовали, как многие подались в Ромалию и Лимерию, как местных рыбаков вытесняли лимерийцы, как они понастроили новых верфей, где нам не доставалось работы. В общем, и он все это знал, и вы знаете, — Хельга виновато улыбнулась и перевела взгляд на Марчелло.

— Наш анонимный источник сообщает, что цели войны, которые декларировали в высших кругах ромалийской знати в Иггдрисе, несколько отличаются от тех призывов, какие озвучивали у нас в Ромалии. Наши войска шли мстить за сожженные и разграбленные приграничные деревни. А там, между собой, благородные господа говорили о прогрессе и чуть ли не просветительской миссии среди невежественных иггдрисийцев, — напомнил переводчик.

— Ваш анонимный источник, кажется, не называл конкретные имена? — будто бы невзначай уточнил Али и рассеянно повернул в руке свою пустую чашку. Его весьма заинтриговала эта недосказанность, и фён примерно догадывался, откуда у тайны ноги растут, но следовало бы проверить.

— Нет, уже сказал... вчера, — ответил Марчелло с легкой запинкой. Ох, горе-шифровщики! Хоть бы заранее договорились, чем так переглядываться! Подпольщик подумал о том, что надо бы как-нибудь попозже преподать друзьям несколько уроков конспирации.

— И?

— Он назвал трех высокородных эльфов: Габриэля Пиранского, Рафаэля из Лура и Фелисиано Мантихору. Еще человек — Анастасио Медный. Из них Габриэль умер вроде бы от какой-то болезни на побережье Иггдриса, Рафаэль подрался из-за одной красотки и погиб на дуэли пять лет назад, Фелисиано до сих пор жив и здоров, а Анастасио...

— Марчелло, я, конечно, провинциал, но медного короля Ромалии знают даже в Грюнланде, — с усмешкой прервал друга художник. — Замечательно, что ваш источник поделился именами. Потому что три из них упоминаются вот здесь: — фён достал из сундука несколько листков и разложил их на столе перед друзьями. — Конечно, это копия, я не рискнул стянуть толстенную тетрадь из комнаты Пьера. Пропажу бы заметили.

— «Музыкальные традиции древних народов Ромалии и их хранители»? — с удивлением прочитала Хельга. — И при чем тут война?

— Похоже, наш отважный маленький историк догадывался, куда вляпался, — грустно улыбнулся Али и ткнул пальцем в запись: — Он всего-то занудно перечислял тех современных исполнителей, которые показались ему хранителями старины. Или не показались. Не знаю, я не специалист. Как думаете, почему среди флейтистов одни имена не подчеркнуты, другие подчеркнуты двойной линией, третьи — волнистой? Волнистой, кстати, только один. Габриэль Пиранский.