Мать ветров (СИ)

И непременно нашел бы способ, как передать всю прелесть острова, бывшего когда-то безлюдным, с которым впервые соприкоснулся человек. Натворил ненужных жестокостей да и откровенных глупостей, чему вечным свидетелем останется усыпанная камнями могила Джека. Но и нашел в себе желание всмотреться в неизведанную землю, влюбиться в ее загадки, собрать материал для исследователей и врачей. А еще — пристальнее пригляделся к себе, к своим товарищам. Ведь именно здесь Милош особенно сблизился с друзьями и вдоволь наблюдал за поведением подросшей Баськи.

Одежда с тихим шорохом упала на гальку, и фён медленно, плавно вошел в море. Теплые, что парное молоко, воды трепетно целовали его уставшее за день напряженной работы тело, и так хорошо было плавать и нырять в одиночестве, зная, что на палубе его ждут родные существа. Тоска по дому не исчезла, нет, но наконец-то ей пришлось потесниться, уступая дорогу новым привязанностям.

Со стороны швартовки послышались осторожные шаги. Милош всмотрелся в густой синий сумрак, но ему хватило и пары ударов сердца, чтобы узнать маленькую фигурку Дика. Саориец в несколько мощных гребков подплыл к берегу, уселся на гальку и подождал, пока друг устроится рядом с ним.

— Тоже хочешь искупаться на ночь глядя? — поинтересовался фён.

— Да не... Так. Прогулялся, — скоро проговорил лимериец и спрятал лицо в ладони.

— Эй... Случилось что? — встревожился Милош. Уж чем-чем, а смущением Дик не страдал. Если его не застукать, конечно, за распитием рома, но этого, к счастью, в последние дни не наблюдалось.

Узкие сильные плечи как-то неопределенно дернулись, но лимериец не отозвался. Молодой лекарь терпеливо ждал, посчитав, что друг подыскивает слова или собирается с мыслями, но когда молчание слишком уж затянулось, осторожно тронул его за руку.

И совершенно опешил. В мгновение ока Дик распрямился, повернулся к нему и уткнулся лицом в основание шеи. Одна юркая ладонь, влажная от пота, лихорадочно шарила по спине Милоша, а вторая заскользила по животу и замерла, едва не коснувшись его члена. Ну конечно, саорийцу и в голову не пришло одеться после купания!

— Дик, — юноша как можно мягче перехватил запястья своего друга и чуть-чуть отстранил его от себя. Попытался заглянуть ему в глаза, но лимериец низко опустил голову, и светлые пряди почти полностью скрыли его лицо.

— Противно тебе? — дрогнувшим голосом спросил матрос.

— Нет, не противно, — честно ответил Милош и на всякий случай подробно объяснил: — Я не осуждаю мужчин, которые тянутся к другим мужчинам. Более того, я прекрасно дружил с двумя подобными парами и восхищался их отношениями. Но скажи, почему? Мы слишком долго находимся вдали от женщин, и тебе не хватает?.. Или?..

— Дурак ты, — беззлобно огрызнулся Дик. — Глаза разуй! Не видишь что ли?

А ведь видел. Отмечал про себя. Но не придавал значения восторженным взглядам приятеля. Списывал все на то, что маленький матрос впервые обрел друзей, что не может нарадоваться на мир без одиночества, на мир, который спустя несколько лет после гибели родителей вновь заиграл для него празднично яркими красками. Точно, дурак.

И что теперь делать?

— Серьезно, да? — глупо уточнил Милош, хотя, по-хорошему, кто ж о таком спрашивает.

— Угу, — буркнул Дик и вдруг вскинул на него светлые огромные глаза, в которых плескалась отчаянная надежда. — Ты говоришь, тебе не противно. А может?.. Неужто тебе самому не тоскливо? Ты на Веселом даже в бордель с нами не заглядывал.

Как-то совершенно некстати плоть саорийца напряглась и напомнила, что последняя близость у него случилась больше двух лет назад, с его девочкой. Но Инга ушла к другому, а Милош, познавший вкус счастья с любимым человеком, просто не представлял себе, как это — переспать с кем-то не по любви. Нет, он не осуждал Саида, который, откровенно говоря, вел себя что настоящий кобель. В конце концов, он такой, братишка — другой.

Но потребность здорового молодого тела никуда не делась. Да, он понимал — противно не будет. Целовался же он с обоими двойняшками, целомудренно, по-братски и вместе с тем горячо и откровенно. Значит, и с Диком — если и не понравится так, как с женщиной, то хоть утолят естественный голод.

Только...

— Нечестно получится, Дик. По отношению к тебе нечестно, — грустно покачал головой Милош. — Ты же для меня друг. Близкий и важный, да, но у тебя-то — иное. Нехорошо выйдет. Как унижение, как подачка. А я совсем не хочу, чтобы тебя кто-нибудь унижал.

— Ну... Хоть не презираешь. На том спасибо, — очень-очень тихо произнес лимериец и едва слышно всхлипнул. Рывком поднялся и повернулся, явно собираясь уйти.

— Подожди! Оденусь, и вместе пойдем.

— Не, не спеши. Я пошатаюсь еще чуток и вернусь на палубу.

— Дик, только глупостей не натвори, — припоминая исповедь друга и его слова о том, как он когда-то хотел руки на себя наложить, потребовал фён.

— Не боись, — криво улыбнулся маленький матрос и добавил: — Что-то мне дюже жить понравилось, — и зашагал прочь от берега, куда-то в глубь острова.

А на рассвете они вышли в море. К середине ночи ветер малость окреп, но чистое звездное небо не омрачило ни одно облачко, и в золотом сиянии восхода косые паруса расправились, будто крылья огромной птицы. Судно легло на курс и шло крутым бакштагом, неторопливо рассекая волны, ослепительно сверкающие в солнечных лучах. Ветер немного отошел, и Милош с Диком чуть растравили грот. Фён бросил последний взгляд на остров, мысленно еще раз попрощался с коровами, черными бабочками и могилой Джека — и перевел взгляд на мачту.

Прежде он был матросом на корабле, который строили и ремонтировали без его участия. Он лишь как дисциплинированный член экипажа старательно обучался новому ремеслу и выполнял приказы капитана Фрэнсиса и первого помощника Роя. Но кораблекрушение обернулось для юноши нежданной удачей. Он сам, своими руками срубил эту невероятных размеров сосну, с помощью товарищей дотащил до берега, обтесал, мягко и спокойно тянул топенант, чтобы мачта с первого раза встала на положенное место и не разнесла при этом палубу. Он вместе с другими ребятами чинил фальшборт и паруса, участвовал в изготовлении такелажа, переделал сотню серьезных и мелких дел, уставал порой под вечер как собака, но «Гринстар» отныне была не просто красавицей-каравеллой. Она стала его каравеллой.

Вкусный морской воздух наполнял легкие до предела — вот-вот разорвутся. Впереди расстилался необъятный голубой простор, солнце поднималось все выше и выше, заливая золотым сиянием и море, и судно, и дорвавшихся до своей стихии матросов. И даже чувство вины перед Диком юркнуло куда-то в укромный уголок души, тем более что маленький лимериец улыбался счастливо и умиротворенно.

Оставалось надеяться на то, что опытный капитан верно рассчитал курс и знает, в какую сторону от необитаемого острова им следует держать путь.

Плотный горячий туман застал их врасплох.

Поначалу привычные к северным водам члены экипажа жутко страдали из-за жары, и даже Веселый остров их слегка утомил. Но постепенно путешественники привыкали к палящим лучам, старательно прятались в тени парусов или же, если их присутствие на палубе не требовалось, спускались в кубрик. Лорд Эдвард заработал среди матросов уйму нелестных прозвищ, потому что изводил всех своими капризами и даже нарвался на жесткую злую отповедь Фрэнсиса, правда, предусмотрительно высказанную наедине. Баська спала целыми сутками, причем в таких позах, что вызывала массовые припадки умиления у не склонных, в общем-то, к подобному мужиков. Милош мысленно не раз поблагодарил свою маму за то, что она вышла замуж за отца, и ему по наследству досталась смуглая кожа. Светлые лимерийцы и рыжий Шеннон загорели до черна, малость помучились с облезающей кожей, но выглядели теперь весьма занимательно.

В конце концов, они вполне приспособились к зною, а потому однажды ночью дежурные не обратили внимание на то, что стало еще жарче, и, видно, от перегрева не разглядели едва заметный туман.