Мать ветров (СИ)

— Что, девочка моя, не обижает тебя госпожа Марлен? — сладко протянул юноша, обернулся и с искренней заботой заглянул в серые глаза служанки.

— Нет, господин Георг, не обижает, — ровным тоном, без должной почтительности, ответила девушка, но ее хозяин не возражал. Его будоражил этот ледяной голос, его член тут же встал как по команде и настойчиво требовал прикосновений губ, которые осмеливались на подобные дерзости.

— Ну так и я не обижу, если будешь послушной и ласковой, — усмехнулся Георг, плеснул себе еще вина из кувшина, который стоял на столике перед зеркалом, и неторопливо расшнуровал штаны. Указал на свой твердый ствол и добавил: — И он выебет тебя очень нежно в благодарность за твои старания. На колени, милая, на колени.

Пепельные пряди скрыли лицо Герды, но юноша догадывался, какая брезгливая гримаса исказила слишком тонкие для крестьянки черты. Через несколько мгновений он с удовольствием зарылся пальцами в эти дивные волосы и глухо застонал, наслаждаясь горячим девичьим ртом. А еще спустя четверть часа Георг обстоятельно трахал девушку, которую, толком не раздевая, завалил на ближайший стол, допивал в процессе вино и сам удивлялся своим мыслям о том, что в следующий раз хочет слышать не сдавленный скулеж, а стоны и вскрики, порожденные искренней страстью.

На кухне царила привычная утренняя суета. Главный повар нынче встал не с той ноги и здорово гонял своих подручных, остальная дворня завтракала тем, что перепадало с господского стола, принимала привезенное крестьянами добро, сплетничала и занималась прочими необходимыми для начала трудового дня делами.

Герда натирала до блеска посуду, расставляла ее на подносе, который вскорости собиралась отнести в комнату госпожи Марлен, и рассеянно слушала новости и байки. Спала девушка от силы часа два, как часто бывало накануне обращения, и ее разрывало от противоречивых чувств. Волк, предвкушая полнолуние, все злее щерил зубы и все упорнее не соглашался ложиться под Георга, а человека воротило от себя самого, от своей неволи, собственной трусости. Человек отзывался на соловьиные трели арфы и то и дело касался пальцами простенькой деревянной брошки. Человеку гадко было соглашаться с тем, что зверь внутри него — чудовище. Но его так учили. С самой смерти отца учили.

— Скажи-ка, а взаправду в твоей деревне какого-то мужика за непослушание высекли? — почти промурлыкала служанка госпожи Амалии, стройная миловидная женщина средних лет, обращаясь к угрюмому приземистому крестьянину, который как раз прикатил на кухню бочонок соленой рыбы.

— Высекли, — коротко ответил тот и собрался было пойти за следующим бочонком, да его остановили в несколько голосов.

— За непослушание?

— Иди ты!

— Да нешто против господина Фридриха-то попер?!

— Тю, дурной!

— Ну, попер, — неохотно откликнулся крестьянин.

— Ты передай ему, дорогой, — ласково, подражая манере своей хозяйки, сказала служанка баронессы, — чтобы в следующий раз так-то не делал. Чтобы господина нашего ценил. Где ж еще такого справедливого сыскать? Иные благородные своих людей не жалеют, а у нашего-то — как сыр в масле катаемся.

— Вам, дворне, виднее, где вы там катаетесь, — буркнул мужик и наконец-то вышел за порог.

Герда отвернулась к окну, вроде бы как из любопытства поглядывая на телеги деревенских, но на самом деле скрывая веселую недобрую улыбку. А ей-то раньше невдомек было, почему с тех пор, как ее взяли из родительского дома и привезли сюда, она толком ни с кем и не сдружилась.

Внутренняя дверь на кухню с громким стуком распахнулась, и девушка услышала, как торопливо загромыхали лавки. Посмотрела — и сама встала и склонила голову в почтительном поклоне.

— Доброе утро, голубчики! — звонко поприветствовала дворовых Камилла. Улыбнулась внезапно позабывшему про дурное настроение повару и попросила: — Милый Ежи, пожалуйста, собери нам завтрак в дорогу. Мы с госпожой Марлен едем на ярмарку и не хотим терять ни минуточки! Герда, ты с нами, — теперь юная баронесса одарила теплой улыбкой служанку и тут же упорхнула обратно в дом.

Саид недолюбливал весенние ярмарки. В отличие от осенних, праздничных и богатых, когда крестьяне, ремесленники и всяческий сомнительный люд вроде фёнов, разбойников и шарлатанов продавали свой товар душевно и с размахом, в эту тощую пору торговцы на базаре больше напоминали голодранцев-попрошаек. С той только разницей, что подати за провоз своего добра через городские ворота явно превышали штраф за нищенство. Чего не скажешь о доходах.

Тень покосился на Анджея, который раскладывал в ряду напротив лопаты, вилы, лемеха и мотыги, и на Марту с Марией, заботливо расстилавших на прилавке свое рукоделие и связанные руками командира половички. Нет, ну ветром их, конечно, не качало. В отличие от соседей, двух гончаров, кажется, из Перепутья, блюменштадтских мастериц, высокого седого рыбака из Болотища и зычного вольного скорняка. Впрочем, встречались тут и более-менее откормленные экземпляры. И даже специально худеющие. Нет, если бы лучник случайно не услышал давеча обрывок разговора между Шаломом и Эрвином, он бы в жизни не додумался до такой дурости, которую менестрель назвал незнакомым доселе словом «диета».

Кстати, любовники тоже прибыли сегодня в Блюменштадт. Городок вообще был битком набит фёнами и ни сном, ни духом об этом не ведал. И уж тем более ни один из городских стражников, что для порядка лениво шатались по базару, не признал бы в сгорбленной женщине, из-под платка которой выбивались седые волосы, и чью щеку обезображивало огромное родимое пятно, командира подпольной армии. Правда, Али в свое время разрисовывал маму куда затейливее, но и такая маскировка вполне годилась.

— Эй, ведьма, а ведьма! Может, преподобному про тебя нашептать, а? По тебе костер-то не плачет? — глумливо хохотнул молоденький стражник, который поступил на службу совсем недавно и прежде не встречал здесь эту горбунью с тяжелой узловатой клюкой в руке.

— Ни-и-и, милок, что ж ты, какая ж я ведьма, — добродушно откликнулась женщина и покачала головой. — Повитуха я, старая Сельма. Али не слыхал?

— Оставь ее! — крикнул своему юному коллеге стражник постарше. — Не врет, повитуха. У невестки моего брата роды с месяц назад что ли принимала.

— А не желает ли добрый господин счастливой мамочке подарок сделать? — вклинился в разговор Саид и озорно подмигнул охранителю покоя горожан. Широким жестом обвел свою работу и бойко затараторил: — Вот, гляди, кулон какой, а браслеты, а серьги, ни у кого подобной красоты не сыщешь, покупай, мил человек, тебе как доблестному стражнику дешевле продам, твоей сродственнице радость будет!

— Да отлепись ты, саориец, — фыркнул было мужчина, но вдруг свел косматые брови и засмотрелся на резьбу. — А и впрямь хитрая работа. Почем вот эти браслеты?

Вскоре в сумку стражника вместе с браслетами перекочевало зеркальце для его жены в затейливой оправе и забавная деревянная игрушка для сына. Саид, сверкая всеми зубами сразу, проводил ослепительной улыбкой покупателя, привычно отметил, кто из своих чем занят, углядел маму, с которой, кажется, сговаривались о принятии родов, и собрался было выискать в толпе очередную жертву, как вдруг услышал сбоку знакомый голос:

— Вот, госпожа Марлен, этот самый мастер.

— Вернулась, красавица? Вижу, брошку мою носишь? — на этот раз совершенно искренне просиял Саид при виде пепельноволосой девушки, которая на предыдущей ярмарке на диво внимательно, даже трепетно рассматривала его работу. От матери он уже знал, как славно благодаря его брошке повеселилась командир на ужине у Баумгартенов, и теперь сообразил, что две женщины, которые стояли рядом со служанкой, были наверняка юной баронессой Камиллой и сумасбродкой Марлен. На последнюю Зося обратила особое внимание. Несколько взбалмошная и склонная к рисовке женщина тем не менее показалась ей умным собеседником и вполне вероятным кандидатом в сторонники организации.