Мать ветров (СИ)

Первой мыслью в голове Дика мелькнуло — утопиться али удавиться. Да добрые люди отговорили. Что ж ты, ругали, такой-разэтакий, папка с мамкой в тебе души не чаяли, одна отрада у них была, единственный сыночек, а ты — в петлю? И то верно. Утих парень, погоревал, а дома невмоготу жить было. Помыкался-помыкался и сумел устроиться на «Гринстар». Хорошо такому в дальнее плавание уходить. Все равно обратно никто не ждет.

В пути Дик успокоился чуток, приободрился. Новые люди, новая наука. Одно дело — на йоле с парусами управляться и вдоль берега ходить, а совсем иное — трехмачтовая каравелла в открытом море. Да только во сне порой родителей своих видел, будто они из-под завала кричат, помощи просят. Просыпался в холодном поту, тело все тряслось, сердце к горлу подскакивало. А с глотка-другого рому вроде и легчало. Когда бы на том глотке остановиться...

Уроки ныряния даром не прошли. Шеннон и Милош выловили целую прорву мидий, крупных, намного больше тех, что добывали у побережья Шинни, и распробовали парочку сырьем, прежде чем подпустить к ним Баську. Полосатая зверюга с деланно равнодушной мордой съела моллюска, а после принялась играть с раковиной, создавая на побережье грохот, которому позавидовал бы иной шторм.

— Тут же этих ракушек — хоть жопой ешь. Чего она раньше-то не играла? — почесывая рыжую бороду и пожевывая очередную веточку, спросил Шеннон.

— Сам удивляюсь, — озадаченно ответил Милош. — У меня кошек-то в детстве не было.

Баська высоко подпрыгнула, выгибая спину, длиннющими лапами подхватила игрушку и заодно загребла еще несколько створок и камушков, которые с оглушительным звоном тут же упали на берег, коротко и возмущенно обмяукала двуногих и куда-то умчалась с совершенно невероятной скоростью и легкостью. Матросы только крякнули и затылки почесали. Дивная все-таки порода обитала на Веселом острове, ох, дивная!

Вдруг нерей нахмурился, задумался и удивленно глянул на приятеля:

— Как это кошек не было? А мыши как же?

Милош виновато улыбнулся и покачал головой. Шеннон поднял руки, мол, не объясняй, понимаю. Подпольщик и племянник подпольщика быстро научились прекращать разговор, если один из них не был уверен, что стоит посвящать второго в подробности политики и быта своих организаций.

Солнечный диск наполовину показался из-за скал, а на палубу выползали первые матросы. Выходит, возвращаться пора! Друзья побросали мидий в свои жилетки и побрели в сторону грота.

В кошках у них необходимости не было. Что в ельнике на равнине, что в горах фёны сами не выращивали хлеб — сил и земли доставало лишь на кое-какие овощи. Покупали зерно, муку, причем ровно столько, чтобы продержаться и не умереть с голоду. То ли мышей не привлекало издевательское подобие амбара, то ли вокруг хватало хорьков, ласок и хищных птиц, но грызуны подпольщиков особо не беспокоили.

Зато у них жили собаки. В старом лагере помогали пасти коз, в новом — овец. Да и охраняли они своих хозяев не хуже дозорных. Когда на равнине на них напали люди князя, один из псов, огромный лохматый красавец, которого фёны подобрали шелудивым щенком, откормили и вылечили, ценой своей жизни прикрыл отход детей. Еще двое отступали последними, наравне с первым командиром и самыми опытными бойцами. Наравне с ними и раны получили. Только отец Милоша остался в тот страшный день без глаза, а добродушная ласковая дворняга — без передней лапы.

Возможно, именно из-за подобного положения собак в боевом отряде, а после и в армии Милош относился к ним как к товарищам, и ему в голову не приходило наблюдать за ними. То есть, конечно, он живо интересовался характером и повадками своих хвостатых друзей, но совсем иначе, чем теми же крысами в лаборатории дедушки и разной куда более мелкой живностью вроде улиток, слизней, жуков или бабочек.

Матросы миновали каменистый участок пути и шли вдоль узкой полоски зелени, что упрямо росла на песке между местом швартовки каравеллы и гротом. Здесь, над мелкими желтыми и лиловыми цветками, порхали, заигрывая друг с другом, две изящные черные бабочки с синей каймой на хрупких крылышках. Милош жестом попросил друга остановиться, и они оба замерли, любуясь жителями этого острова, которых доселе не встречали.

— Поймать что ли? — шепотом спросил Шеннон. — Вы же с Джоном всяких чуд собираете.

— Подожди, — в тон приятелю отозвался Милош. — Мы ведь не знаем еще, много ли их тут летает.

В лаборатории дедушки Рашида неизменно кто-то живет и кто-то умирает. В клетках копошатся крысы, реже мыши или иные грызуны, в террариумах из мутного стекла таятся ядовитые змеи, снаружи на деревьях висят колоды с дикими пчелами. На одних он испытывает действие новых снадобий и ядов, яд и тельца других использует для приготовления целебных мазей и настоек, губительных жидкостей и порошков.

Смертельно опасная нежить никогда не убивает больше необходимого и не ленится повторять эту истину внукам. Рашид позволяет им наблюдать за агонией крыс и грустно, но спокойно объясняет ребятам, что происходит с животными. Маленький Али не выдерживает и заливается тихими, горькими слезами. Жизнерадостный Саид хмурится целый день и почти не общается с братьями и дедом. Думает. Милош тоже думает и запоминает. Он уже знает, что пойдет по стопам отца и освоит ремесло лекаря. Он запоминает, чего стоит спасенная человеческая жизнь.

Его новые представления легко переплетаются с прежними привычками, ведь мама и папа, влюбленные в природу, просят своих любопытных детей бережно относиться к пойманным кузнечикам, жукам и прочим созданиям. Милош умом понимает, что так хорошо, так правильно.

Вплоть до одного вечера.

Праздник случается без повода, нежданно-негаданно и от того особенно радостно. Просто выдался теплый осенний вечер, просто упоительно пахнет яблоками, мама запекает душистую, обмазанную глиной птицу, а дедушка легкомысленно наигрывает на мизмаре. С подачи зловредного первого командира товарищи подначивают папу, и он впервые с тех пор, как фёны бежали в Черные Холмы, соглашается танцевать.

Али забывает, как дышать, и сидит, не шелохнувшись, до последнего звука мелодии, до последнего взмаха иссиня-черных локонов. Саид пытается тормошить его, хочет поделиться восторгом, который плещет из него через край, но в конце концов понимает, что это бесполезно, и пристает к старшему брату. Милош целует неугомонного мальчишку в щеку и просит чуть-чуть подождать. Саид сдается, замолкает и только громко хлопает в ладоши в те моменты, когда и взрослые одобрительно вскрикивают и гудят.

Места в их новом лагере куда меньше, чем в старом, не разойдешься, не размахнешься, и тонкий смуглый мужчина вьется вокруг костра, безупречно выверяя каждое движение. В узком пространстве между скальными выступами изгибы его литого тела, взмахи рук и легкие прыжки скупые, точные, черное полотно волос то и дело опасно приближается к огню, и Милошу кажется, что его папа вот-вот вспыхнет, загорится — но ему почему-то совсем не страшно.

— Будто бабочка порхает, — шепчет мама.

— Правда, бабочка, — эхом откликается Саид. Али шумно вздыхает, а у Милоша что-то случается с сердцем. Ему еще не исполнилось десяти лет, он маленький и не понимает, что именно. Но чувствует: что-то очень хорошее.

— Вот здоровый вроде мужик, а ровно дите малое лыбишься, — добродушно фыркнул Шеннон и толкнул плечом друга, который засмотрелся на маленьких черных танцовщиц.

— Точно, дите. Отца вспомнил, — честно признался Милош и тут же беззвучно рассмеялся, когда откуда ни возьмись вылетевшая Баська промахнулась и не сумела поймать бабочку. Лекарь погремел жилеткой с моллюсками и позвал расстроенную кошечку: — Баська, пошли с нами! Мидии от тебя удирать не будут!

У самого входа в грот они столкнулись с бесстрастным Джоном О’Рейли, за которым семенил Дик и о чем-то отчаянно молил врача. Как только молодой лимериец заметил приятелей, он замер, съежился, будто пытался уменьшить свой и без того невеликий рост, а Джон остановился, по-совиному склонил голову на бок и спокойно поджидал матросов.