Лысая (СИ)

Положив тетрадь с тонкой книжкой (это была так обожаемая Бобых сиреневая методичка по алгебре) на стол, Истомин какое-то время помолчал, подержав ладони сложенными у рта.

— Доброе утро, — сказал он со вздохом, поднимая, наконец, глаза. — Хотя это, конечно, сомнительно, когда на улице такая погода, и с самого утра приходится покидать тёплую постель… — он бросил мимолётный взгляд на окно.

Пашка не читала никаких книг по психологии, но понимала, что эта скотина в данный момент в одном предложении поставила себя с учениками в один ряд, сказав: «я тоже заложник этой системы и мне тоже не нравится, что сейчас раннее утро». Естественно, это к нему очень сильно располагало, если не знать, что он притворяется. А Пашка знала. Истомин так искусно разыгрывал искренние неуверенность и сожаление, что ему хотелось верить… но Лысую все его спектакли только сильнее злили. Тем не менее, та самая «проверочная» пауза в 11 «А» ещё никогда так надолго не затягивалась: все — даже сидящие на последних партах Волокитин и Лаптин, постоянно о чём-то гундосившие на уроках — молчали, не зная, как реагировать на нового учителя.

— Для тех, кто не был на линейке, повторюсь, меня зовут Олег Павлович Истомин, в этом году я буду вести у вас алгебру с геометрией, а также исполнять обязанности Ларисы Лаврентьевны…

— Раисы, — негромко поправили с первых парт.

— Да, Раисы, прошу прощения. Вообще, — после этого слова Истомин будто бы специально соскочил на некую неофициальность, откровенность с двадцатью шестью незнакомыми подростками, — вообще это довольно сложно и неудобно. Я понимаю, что вам гораздо приятнее было бы доучиться последний год у вашего, так сказать, родного классрука, но… что поделаешь. Приходится выкручиваться. И для этого здесь я. Предлагаю, — он взял в руки список класса, пробежав по нему глазами, — сначала познакомиться. Устроим небольшую перекличку, а заодно немного растрясём тех, кто засыпает…

Пока он называл фамилии, Лысая хмуро смотрела на переглядывающихся и улыбающихся одноклассниц. Даже ей было понятно, что пройти первую проверку и раздобыть элементарное расположение класса у него уже получилось. Паршивец играл роль паиньки, будто актёр со сцены, но лишь одна Пашка, как ей казалось, видела его подлую натуру невооружённым глазом.

Проблема была в том, что остальные не видели. И Пашка очень быстро придумала, как заставить Истомина показать свою истинную натуру: нужно просто вывести его из себя. В прямом и в переносном смысле.

— Павлена Романова? — прочитал Истомин и поднял глаза. За очками сверкнуло что-то невероятно-насмешливое.

Пашка подняла сжатый кулак вверх (скатились вниз по руке браслеты) и громко сказала:

— Я это. А помните, вы меня летом чуть на машине не переехали?

Взгляды всего класса мигом устремились на Истомина. Повисла гробовая тишина, но тот пожал плечами, не дрогнув ни одним мускулом.

— Прекрасно помню. Но тебе нужно было просто следить за дорогой, а ты была чем-то очень обеспокоена… Так что «чуть не переехал» — это только половина правды.

— Жаль, что не переехал… — донеслось с задних парт, на что Пашка не замедлила показать паршивцу средний палец.

Истомин промолчал — но смерил её укоризненным взглядом, который увидели все. Лысая осталась с носом: её предъява учителю в неё же и отскочила. Да и вообще, похоже, что она заранее проигрывала по всем фронтам. Беспечная манера ведения урока располагала к себе, тогда как бессмысленные выходки Пашки только давали понять, что она совершенно беспомощна перед этим новым «бархатным» режимом. Понятно было, на чьей стороне в итоге окажется большинство — при том, что на стороне Лысой это большинство никогда и не находилось.

После того, как она побрилась налысо, единицы попытались над ней пошутить, однако быстро смекнули, что лучше было молчать. К последним классам травля в её сторону сменилась холодным равнодушием: будто бы поняв, что от Рыже-Брито-Лысой им не избавиться, не слишком дружный коллектив одиннадцатого «А» молча решил, что лучше просто её не замечать. Поэтому на Пашку обращали внимание только в те моменты, когда она сама с кем-то заговаривала, а в остальное время её сторонились даже девушки — не говоря уж о парнях.

Зато никому не прилетало по башке — и все были счастливы.

И теперь Истомин готовился возглавить клуб пашконенавистников, и первые последователи у него, судя по всему, уже появились. Пашку это совсем не радовало: в тщетных попытках сделать этот мерзкий день хоть немного лучше, она сбежала после третьего урока, пробормотав что-то про дурное самочувствие.

4.

Когда Лысая возвращалась домой, телефон в кармане завибрировал: звонили с незнакомого номера. Наверное, тот самый мужик, про который говорила мама, звонивший им на домашний. Пашка взяла трубку, сбросив на шею ободок наушников.

— Алло.

— Алло, это Павлена? — спросил незнакомый мужской голос. — Я правильно набрал?

— Да, правильно. А вы кто?

Голос немного замялся. Кажется, он не готов был попасть на нужный номер настолько быстро.

— Здравствуй. Это Владимир Петрович… папа Кирюши.

Пашка не сразу поняла, кто такой этот Кирюша, и зачем ей звонят, а когда до неё дошло — опешила. У неё был только один знакомый Кирилл, и обычно его имя сокращалось до первых трёх букв.

— Да… Здравствуйте.

— Павлена, я… — то ли каждое слово давалось мужчине с трудом, то ли он много времени уделял, подбирая выражения — а может, и то, и другое разом, — я правильно понимаю, что вы с Кирюшей были друзьями?

— Да, были. Скажите, а мой домашний номер вы откуда узнали?

— Дык я... У него над столом был записан. Я увидел, когда… прибирался.

«Над столом Кира? Мой номер? Он ведь даже на домашний никогда не звонил...»

— А больше там никаких номеров не было? – спросила Лысая.

— Да вроде бы нет… Я помешал вам?

— Нет-нет, всё в порядке. Я просто… — Пашка замолчала, почесав свободной рукой висок с татуировкой. Неожиданный звонок от отца Кира привёл её в полное замешательство. — Что вы хотели?

— Павлена, давай…

— Можно просто Паша.

— В общем, приходи к… к нам домой, ты же знаешь адрес? Инженерная сорок восемь, первый дом, второй подъезд, семнадцатая квартира. Мне легче с глазу на глаз…

— Нет, — вдруг сказала Пашка, и голос в трубке замолчал. Она поспешно сказала: — Извините, просто… По некоторым причинам я сейчас не могу доверять людям, которые звонят мне с незнакомых номеров, пусть они и представляются родителями моих друзей. Скажите, пожалуйста, что вы хотели, иначе ничего не получится.

— Да особенно-то ничего… — сказал Владимир Петрович спустя долгую паузу. — На кладбище я сходить хотел. А одному… совсем… Подумал, друзья-то Кирюшины, наверное, не знают, где…

Лысой стало совестно, что пришлось выпытывать такие слова у отца, недавно потерявшего сына. В конце концов, сходить на могилу к Киру — не такое уж и великое дело, хотя, конечно, приятного мало: Пашка не любила кладбища, пусть некоторые старушки по её виду и делали противоположные выводы. Нет, у пустых, безлюдных кладбищ была какая-то своя, извращённая романтика, однако те, что представали глазам Лысой днём, вызывали лишь тошноту и резкое желание поспать. Все эти цыгане, просящие милостыню, конфетки на столах, просроченные ещё в СССР, бесконечные ухаживания родственников за могилами, поминки… Это напоминало скорее какой-то странный молчаливый базар. И всё же сейчас Лысая понимала: Кир — другое дело.

— Когда вы хотите пойти?

— Сегодня сходить хотел. Если тебе неудобно…

— Ладно, сегодня так сегодня, — со вздохом согласилась Пашка. — Я скоро подойду к вам.

Кир Останцев поболтать в принципе любил, но всегда болтал очень выборочно, и про свою семью особо никогда не распинался — а выпытывать было не принято. Лысая слышала пару раз, как Кир бросал небрежное «батя дома», а про мать ничего не говорил. Из этого она сделала вывод, что живёт Останцев с отцом, и остальное знать ей было не обязательно. Захочет — сам расскажет. Гостей Кир никогда к себе не звал, но все примерно знали, где он живёт, а Лысая теперь знала даже не примерно, а точно.