Лысая (СИ)

Пашка поморщилась.

— Да не, мудак один с параллели. С ним одна поганая история связана…

…Вова Патрушев перевёлся к ним в девятом классе, когда Бритая доживала свои последние месяцы, а Лысая уже была намечена в ближайшем будущем. Хоть Пашка тогда и не шибко ладила со своими одноклассниками, она часто играла в волейбол: её ценили хотя бы за хорошую физическую форму, и за то, что мяч она порой пускала, как бешеная. Возникший на площадке Патрушев из другой параллели отчего-то тоже захотел поиграть: так сильно захотел, что добился, чтобы его взяли в запас.

Глядя на него из раза в раз, Пашка не понимала, что с ним вообще не так. Патрушев был настолько женственен в движениях, выкриках и жестах, что походил скорее на очень уродливую девушку, нежели на парня. Мало того, что отбивал и принимал он из рук вон плохо, так ещё и вскрикивал при этом так, что любая теннисистка бы залилась румянцем, услышав его томные рулады.

Школа, к сожалению, не спортивный клуб, поэтому в случае соревнований на площадку пускают почти что всех. Патрушев оказался в числе «либеро» и справлялся с ролью так отвратительно, что его команда при первых же бросках потеряла три очка. Когда дело стало совсем плохо, Пашка встала со скамьи запасных, подошла к Патрушеву и популярно сказала, чтобы он «пиздовал нахер», и что она отныне его сменит. Физрук, болеющий за их команду, данное решение одобрил, на формулировки благополучно закрыв глаза.

Не одобрил Патрушев.

— Ты чего материшься? — спросил он обиженно. — Дай я ещё немного покидаю, а потом ты…

Эти слова окончательно взбесили Пашку, и она сказала, что здесь игра ради победы, а не ради удовольствия и кидания мячей как попало. Обиженного Патрушева удалили с поля.

Было бы славно, если бы этим всё кончилось. Но Патрушев оказался упёртым, как баран, и таким же неугомонным: поймав Пашку после игры, он захотел «разобраться по-хорошему», задавая вопросы в стиле «что я тебе сделал?». В очередной раз послав его куда подальше, утомлённая от игры Бритая отошла в раздевалку, начисто игнорируя всё, что пытался сказать ей Патрушев.

Каково же было её удивление, когда этот волейбольный «гений» совершенно спокойно зашёл в женскую раздевалку, начав заново предъявлять Бритой свои претензии, будто они хоть кому-то были интересны. Теперь на него накинулась не только Пашка, но и все, кто был в раздевалке. Выгнав в шею, посмеялись над ним, а на выходе, завидев его, постебались. Пашка бы присоединилась, если бы не была так утомлена после игры и так зла на придурка, который вообще получал больше внимания, чем заслуживал.

И ведь даже этого Патрушеву показалось мало: он как-то выследил Пашку по пути домой и догнал её… Та даже не стала ничего слушать: с разворота разбила ему нос и хорошенько отметелила, при этом поливая самыми отборными матюгами. Она хорошо запомнила этот момент: мимо проковыляла старуха Хрыч, бурча что-то вроде «так его, по почкам херачь!». Фактически, это был единственный раз, когда Хрыч оказалась на её стороне. Оскорблённый и униженный, Патрушев кинулся в слёзы, и, убегая, кричал, что Лысая ещё пожалеет.

Пашка за свой недолгий жизненный опыт точно узнала, что самые подлые и гадкие люди всегда всплывают, чтобы отомстить, и делают это именно в тот момент, когда против них ты бессилен. Интересно, что вообще может связывать недоумка-Патрушева с Клоунами и их главой?

Лизок позвала Пашку к себе, на что та никак не могла ответить отказом. Лишь когда она расслабилась, её будто бы разобрало: голова страшно загудела, заныли ноги, даже глаза заслезились. Пока Лизок что-то делала на кухне, Пашка прилегла на заправленную колючим пледом тахту, закрыла глаза и незаметно задремала.

Ей снился какой-то сюрреалистичный бред про то, что Клоуны захватили весь город, а Пашка, скрывающаяся от них в заброшке, катала по ней на тележке Марью. Та радостно смеялась, пока Лысая неожиданно не споткнулась, не найдя под ногами опоры и полетела куда-то вниз, в темноту. Её схватили за руку. Пашка подняла глаза и увидела, что свисает с края огромного небоскрёба, а до земли так далеко, что даже снующие по дорогам машины кажутся светящимися муравьями. За руку её крепко держала Марья. Пашка подумала на секунду, что спасена, но встретила на знакомом, родном лице холодный, отстранённый взгляд.

— Лысая, — словно приговор, сказала Марья чужим голосом, разжимая пальцы.

Пашка проснулась резко, вскочив с тахты, и тяжело задышала. Вокруг снова была Лизкина квартира, в которой пахло какими-то цветами, духами и старым линолеумом. Протерев сырые глаза, Лысая поднялась и отправилась на поиски зарядника: нужно было проверить, что таил в себе разряженный после их пьянки телефон.

Как только потрёпанный «Самсунг» включился, высветилось сообщение о нескольких пропущенных звонках. Конечно же, от родителей (хоть и не так много, как могло бы быть), а также с незнакомого номера, причём были как принятые, так и не принятые. Немного подумав, Пашка поняла: скорее всего, это, скорее всего, номер того самого таинственного незнакомца, в квартире которого они с Лизкой проснулись сегодня утром.

«Позвонить, или не стоит?..» — пока она раздумывала, большой палец сам по себе нажал на кнопку вызова.

Лизок внесла в комнату, где сидела Пашка, полную кружку ароматного дымящегося кофе. Хотела что-то сказать, но, увидев, что Лысая приложила телефон к уху, послушно замолкла.

Гудки прервались, смутно знакомый голос спросил:

— Ну что, проснулась, Лысая?

Пашка какое-то время в молчаливом ошеломлении смотрела перед собой, стараясь вспомнить, чей это голос. В голове мелькнули смазанной лентой обрывки воспоминаний, и до неё дошло: это был Истомин.

4.

— Какого хуя… Откуда у тебя мой номер?!

— Ты сама мне его дала.

Пашка со всей силы хлопнула себя по лбу, так что в голове зазвенело.

— Твою ж мать, только не говори, что… ТАК!!!

— Только не говори, что ты ничего не помнишь, — в голосе Истомина мелькнула усмешка. Пашка живо представило его гадкую ухмылку, и кулаки снова сами сжались.

— Не помню чего?!

— Мы с тобой и твоей подругой вчера очень славно посидели в «Мельнице», а затем мне пришлось увезти вас к себе, потому что свои адреса вы называть упорно отказывались. У меня дома вы отрубились, а с утра меня срочно вызвали на работу… Могли бы и подождать меня для приличия.

Пашка невнятно захрипела горлом от обуревающих её чувств. Кулаки её были сжаты так, что ногти впивались в кожу, а лицо покраснело настолько сильно, что казалось, вот-вот закипит. Лысая вообще редко чувствовала, как краснеет, но в этот момент ей стало ощутимо жарко.

— Ты пиздишь, Истомин. Просто скажи, что ты пиздишь.

«А откуда тогда у него мой номер?»

Истомин искренне засмеялся, тогда как Пашка была готова провалиться сквозь землю.

— Надо сказать, пьяная ты куда отзывчивее. Как же удобно, что ты всё забыла… Неужели ты и правда думала, что это был не я, а кто-то ещё? Брось, в нашем-то захолустье…

— Да заткнись ты уже!!! — не выдержала Пашка, вскочив и притопнув по полу так сильно, что закачалась на потолке люстра. — Слушай, это ничего не значит, ясно?! Удали нахуй мой номер и никогда больше мне не звони, ушлёпок! И не смей лезть к моей подруге!..

— Лезть? К подруге? — изумился Истомин. — Я хоть слово ей сказал вообще? Ах да, ты же не пом…

— Я СКАЗАЛА ЗАТКНИСЬ!!!

Но Истомин не слушал её: он уже в голос смеялся, наконец поняв, что произошло, и Пашку это злило ещё больше. Раскалившись, она решила хоть немного запугать наглеца:

— Слушай, выродок, я знаю, где ты живёшь, ясно?! И если я приду к тебе, ты реально очень. Очень. ОЧЕНЬ. Сильно. Пожалеешь об этом, понял?!

— Приходи, буду ждать. Ты же знаешь, у меня для тебя ответ всегда найдётся, Пашуля…

— Пошёл ты! — Пашка сбросила звонок, размахнулась и швырнула телефон прочь. Пролетев над плечом Лизки, он с грохотом ударился в угол стола, стоящего в другой комнате и, кажется, развалился, батарея точно вылетела куда-то в коридор.