Лысая (СИ)

— Извини, — выдохнула Пашка, до сих пор красная, как рак. — Ты мне кофе сделала? Спасибо большущее.

— И с кем ты… говорила? — спросила Лизок, когда Лысая отхлебнула горячего кофе.

В ответ та лишь болезненно поморщилась.

— С мудаком, с которым мы… С которым мы с тобой вчера бухали.

— О-о, и что он? То есть, он… знакомый твой?

— Да-а… что-то вроде того.

Пашка про Истомина никому не рассказывала, потому что сама хотела бы с удовольствием о нём забыть. Лизку она объяснила, что это «один мудак, который однажды чуть меня не сшиб, и потом мы с ним ещё пару раз пересеклись», и лишних подробностей раскрывать не стала. Видя, как она краснеет во время расспросов, Лизок, конечно, что-то заподозрила, посмотрела на подругу хитрым подозрительным взглядом, но ничего не сказала… за что та была ей искренне признательна.

Берег пруда встречал тёплый рыжий закат, отражающийся в его водах. Пашка сидела одна на берегу со спущенными на шею наушниками и тоскливо глядела вникуда.

Август почти подошёл к концу, и вскоре начинался очередной год бесполезной учёбы, суеты по поводу ЕГЭ и экзаменов, по поводу поступления в вуз, какой-то бесконечной волокиты с домашними заданиями, ещё и подработку какую-то себе находить, и экзаменам готовиться. Лысая и думать не желала о том, как будет со всем этим справляться, ведь без Кира ей даже толком пойти некуда будет вместо уроков.

Мысли вновь начали наполняться воспоминаниями о нём, и Пашка спешно вытащила из внутреннего кармана куртки небольшую прозрачную бутылочку. Отхлебнула раз, второй… Не заметила, как выпила почти всё.

— Твоё здоровье, чел, — сказала она осевшим голосом, швырнув бутылку в реку. Глухой плеск брызнул каплями по её ботинкам. Те заблестели в оранжевом свете заката.

В наушниках заиграла «Shameless», которая всегда вызывала у Лысой странные ассоциации: эта песня была отчаянной и резкой, как прыжок с обрыва вниз. Только на этом обрыве её никто не поймает, никто не удержит. А если и удержит, то рассмотрит поближе, пренебрежительно шепнёт «Лысая…» — и отпустит прочь.

Пашка зажмурилась, спрятав лицо в локти: она ненавидела себя, ненавидела отчаянно и сильно, до боли в сердце и мысленных криков ненавидела собственную суть, ненавидела то, какой стала, и тех, кто её такой сделал.

Сзади послышались голоса, на которые Лысая сперва внимания не обратила. Лишь когда они приблизились, она невольно расслышала, что двое парней расспрашивали девушек, за сколько они согласятся с ними переспать. Судя по голосам, парни были пьяны. В определённый момент они, кажется, перестали торговаться, решив, что воспользоваться девушками можно и без предварительного выкупа. Послышались крики…

«Блять, сколько ж можно…» — устало подумала Пашка, поднимаясь и отряхивая штаны. Взяв за горлышко уже давно выброшенную кем-то стеклянную бутылку, Лысая развернулась к девушкам, к которым приставала алкашня.

Она действительно чувствовала, что уже порядком устала так делать, однако люди вокруг неё почему-то упорно лезли в неприятности. И вытаскивать их из этих неприятностей почему-то приходилось Пашке.

От удара о крепкий ствол дерева верхняя часть бутылки разбилась стеклянным взрывом.

====== 7. Рыжелистный реквием ======

1.

Первое сентября едва ли было счастливым днём хоть для кого-то, кому меньше двадцати. Для Пашки не было точно. Она хотела пропустить тошнотворную линейку, однако мать настаивала: заставила надеть рубашку с юбкой, да чёрную жилетку. Пока она искала деньги, чтобы Пашка купила цветов, Лысая изрекала шутки про то, как забавно смотрелись бы банты на её голом черепе. Деньги у матери, конечно, взяла, но в сторону цветочного магазина даже не повернула: не заслуживала Бобых такой чести. В самый последний момент, когда матери кто-то очень удачно позвонил, Пашка вбежала в комнату, на ходу молниеносно скинула ненавистную юбку, ногой отшвырнув её прочь, влезла в привычные рваные джинсы, захватила плеер с наушниками, в коридоре накинула на плечи косуху и выбежала из квартиры, захлопнув дверь плечом.

Её маленький бунт против материнского режима вновь окончился успехом. Все революционеры мира аплодировали стоя.

По пути Лысая перелистывала песни в плеере, выкрутив громкость в наушниках на максимум. Включила «Pegasus» — энергичную и яростную. Самое то, чтобы с громом и молниями возникнуть на пороге и кого-нибудь хорошенько пнуть. Напевая немного тише, чем вполголоса, Пашка подумала: возможно, не такой уж и плохой день? Ну и что, что первое сентября? Вон солнце сквозь облачный плен изредка проглядывает, на улице не очень холодно, а после линейки можно будет на сэкономленные на цветах деньги купить банку пива, да найти, с кем её разделить. Может, Говнарь будет дома? Не откажется же он от халявного бухла.

Именно с такими мыслями Лысая обнаружила ступню кроссовки в оранжевой луже, выблеванной чьим-то нездоровым желудком прямо на середину дороги. Поморщившись, Пашка около минуты вытирала подошву о траву. «Ладно, ну похер, кто-то блеванул, это ничего не значит…» — подумала она не очень уверенно, доставая из кармана телефон. Едва коснувшись её пальцев, он завибрировал: пришло сообщение с незнакомого номера.

«Пизда тебе, лысая»

Никакой подписи, никаких подсказок, кто это мог бы быть, всё достаточно коротко и ясно. Пашка вздохнула: все её надежды на хотя бы не такой плохой день, какой мог бы быть, первое сентября втаптывало в грязь с невероятной силой.

И день ведь только начался.

— О, смотрите, Лысая вырядилась! — крикнул кто-то, стоило ей только пройти через решетчатые чёрные ворота. Пашку уже начинало воротить от собравшейся подростково-родительской толпы с небольшой учительской примесью, и она, не упустив возможность громко и чётко послать говорившего куда подальше, поспешно нацепила обратно только что снятые наушники. Внушила самой себе: главное — сдержаться, и не набить кому-нибудь морду в первый же день, когда даже уроки не начались.

— А чё, где поцарапалась-то? — успела она расслышать прежде, чем заиграла другая песня, и поспешно отвернулась, сделав вид, что ничего не слышала. Кто-то заметил длинную царапину на её левом виске, оставшуюся после драки с алкашами. Что ж, не всегда выходить сухой из воды.

С учителями она предпочитала лишний раз нее пересекаться, а все разговоры с одноклассниками сводились к «– Лысая! — На хер пошёл!». В отличие от тех же подлиз в красивых костюмчиках, постоянно занимающих первые парты: они всеми силами старались делать вид, что помнят и любят всех учителей, особенно Бобых. Пашку от одного вида этих куриц начинало тошнить. Раньше она думала, что настолько лицемерные сволочи появляются только в американских фильмах в качестве каких-нибудь второстепенных антагонистов. Но нет, точно такие же твари занимают первые парты, красиво одеваются, учителю отвечают с жеманной улыбочкой, а за спиной поливают его грязью. Пусть большинство из них этого и заслуживает, но говорить нужно в лицо, а не ждать, пока отвернётся, и только затем крысить…

От таких мыслей Пашку отвлёк смутно знакомый силуэт. Стоило ей понять, кто это, как сознание поехало кругом, а ноги стали слегка ватными. Лысая двинулась вперёд, до сих пор не веря тому, что видит. И молясь — кому угодно, не важно — чтобы она ошибалась.

«– Ты что, учитель английского?

— Не английского, а алгебры.

— Тоже ворчишь на учеников, когда они решают правильно, но не так, как ты говоришь?»

Это действительно был он. Одетый в небрежно расстёгнутый синий пиджак с иголочки, он о чём-то разговаривал с полноватой чернокудрой женщиной, видимо, чьей-то матерью. Даже небольшой порез на виске рядом с очками был. И от осознания того, что он здесь явно не просто так, Лысую буквально разрывало изнутри.

Прежде, чем она подошла, Олег Истомин обернулся сам и встретился с ней глазами.

Они с Пашкой смотрели друг на друга очень долго — три бесконечных секунды. Пашка не знала, о чём думает он, но сама решила, что здесь, посреди толпы, на глазах одноклассников и учителей, она в меньшинстве и ничего не сможет сделать. И всё, что нужно — это просто делать вид, будто она его впервые видит, и вообще знать не знает.