Фотографирование осени

Ни в один дом Верхнего и Нижнего Чистякова не войти —

потолки обрушены, всё заполнено досками, балками, старыми

стенами, цементом, сажевыми кирпичами печей. Стёкла выби-

ты ветром или от удара падающей балки, из окон на улицы

смотрит крапива. В этих местах водится очень много змей —

гадюки, медянки. Охотники не останавливаются в домах, гриб-

ники проходят мимо, липа цветёт напрасно — никто не возь-

мёт её цвет, не заварит в чай.

Пасная

Самая красивая деревня на Варже была Пасная, потому

ничего от неё и не осталось. Ну, как ничего. Почти что ничего.

Один-два дома — и это всё. Всё. А что вы хотели?

Дело в том, что в Пасную часто являлась радуга. Есть та-

кое — радуга. И не небесное тело, и не туман. Разноцветные

полосы на небе, это все знают. В Пасной это явление было ча-

стым, но каждый раз удачным, красивым, очищающим душу и

тело. В деревне никто бани-то и не строил из-за этого. Так, бы-

ла одна общая, большая, перед любой свадьбой топили, чтобы

всей деревней туда — ух! И париться! Как же перед свадьбой

всем вместе не помыться, друг на дружку не поглядеть, слу-

чайно из шайки не окатить, спины не потереть? Туда шли и де-

ти, и взрослые, и мужчины, и женщины. Раскроют глаза во всю

мочь, но видно не особенно много чего — пар и пот глаза за-

стит. Зато сколько раз заденешь кого — и своего родного су-

пруга или супругу, и кого чужого — не сосчитать. Но кроме это-

го — никто ничего, все вели себя только скромно, а жениха с

невестой и вовсе друг от друга держали подальше, чтобы даже

не видели один другого. И старики со старухами тоже в эти дни

в баню ходили, вместе со всеми, но они больше отдельно в

уголку стояли да натирали друг другу спины. Однако и среди

них попадались такие, что ох! Только держись! Была, например,

некоторая щербатая Зинка, ей обязательно надо было пройти

среди парней с мочалкой, да потом с шайкой, да потом ещё за

веником кого из них пошлёт. Пол в бане скользкий, и она идёт

едва-едва, перед собой смотрит, и по сторонам, и ещё за всех

хватается, чтобы устойчивее получалось. Так прогуляется, про-

валандается туда-обратно парочку раз, за всех парней подер-

жится. Кто ей понравится больше, того отправляет за веником,

а потом ещё просит попарить её. И что такое с парнем делалось,

непонятно, но он наяривал этим веником ей по спине так, что

другая бы после лежала ещё полдня. А эта ничего, только по-

кряхтывает и пошумливает: «Давай-ка посильнее! Порадуй

бабку!». Парень и старается, и сам тоже так радуется, что потом

даже неловко бывает как-то вспоминать об этом. Чего, спраши-

вается, такого уж весёлого: чужую старуху парить? На улице

отворачивает от Зинаиды глаза, а та довольна, смеётся, гово-

рит: «Ну ничего! В следующий раз ты в женихах ходить бу-

дешь!». Так и происходит. Уже через неделю смотришь, а ма-

лый гуляет с красавицей, это их щербатая свела. Скоро и снова

баню топят. А уж какие весёлые свадьбы были после таких об-

щих помывок! В начале всем как-то неловко после вчерашнего,

но радуга выглянет, осветит гуляние, каждого по голове погла-

дит — и снова все глядят друг на друга смело и без неловкости.

Поют, танцуют, веселятся, играют в ручеёк, точно малые ребя-

та. Не переводились женихи и невесты в Пасной, и семьи полу-

чались крепкими, детей было много, шуму, гаму, смеху! Самая

весёлая деревня на Варже.

Но вот Зина как-то начала прибаливать. На людях стара-

лась не показывать, а родным говорила, будто у неё внутри за-

велась мышь, грызёт её кости, по ночам слышно, как хрустит.

Сначала все смеялись, думали, чудится старой, но однажды

дочь вместе с ней на ночь осталась в комнате. Слышит — и

правда кто-то будто грызёт что. Так тихо-тихо. Но продолжи-

тельно. Звук как будто от матери, точнее сказать, от её правого

бедра. Присмотрелись днём к щербатой Зине, а она вроде бы

легче стала. Не похудела, ничего такого, а стала легче. И руки с

ногами в некоторых местах гнутся как-то небывало. Будто ко-

стей стало меньше. Точно, мышь внутри. Ну, что тут сделаешь,

как её прогонишь? Не дашь ведь родной матери потраву для

грызунов. Так и жили, пока однажды Зинка не сломала шейку

бедра. После этого она умерла быстро, через полгода, наверно.

А помощница её, Нинка, на свадьбах больно уж любила

гульнуть, и глаз у неё насчёт женихов испортился. Семьи полу-

чались ерундовыми, дунь — развалится. И в тех, которые были

хорошими, родные ссориться начали — то из-за того, кому в

каком доме или комнате жить, то просто изменять придумали.

Так вся деревня и ушла, как в песок. Не стало и всё. Последние

филёнки унесли лет восемь назад заезжие краеведы, осталась

парочка домов, ветер свистит, потолки того гляди на пол упа-

дут. А деревня была очень крепкая, место такое хорошее. Оно и

сейчас хорошее. Подставишь руку — радуга опустится.

Стрюково

В Стрюково жили люди, даже не знаешь, как сказать —

весёлые или серьёзные. Вроде бы весёлые — праздники с вы-

пивкой и богатой закуской каждый день, песни, гадание по

протекторам шин. Но и подробная фиксация всего происходя-

щего: тут и описание погодных условий, и занесение данных о

политической ситуации в целом, и серьёзные исследования и

анализ посевов и урожаев, и учёт надоев, и отображение потерь

при падеже скота. И даже планы и отчёты всех праздничных

мероприятий, где всё просчитано и учтено, вплоть до того, кто

кого провожает до дома.

В Пожарово вспоминают, что, как ни придёшь в гости,

стрюковцы заняты — что-то пишут, глянут на чужого, и сразу:

ой, некогда-некогда-некогда! Так и отправишься обратно,

пусть работают, конечно. А в Малиново говорят, что их разуда-

лые песни да игрища постоянно было у них в деревне слышно.

Иной раз так разойдутся, что малиновцы вынуждены были

двери закрывать, как бы кто в веселье чего не перепутал и хо-

зяйство бы не попортил. Устные сведения очень противоречивы.

Но письменные источники! Казалось бы, вот где рай для

краеведа! И нравы, и обычаи, и состояние хозяйства — всё на

ладони. Но все эти данные оказались утеряны. Их можно ис-

кать столько же, сколько библиотеку Ивана Грозного, не

меньше, и ещё неизвестно, чем закончатся эти поиски. Говорят,

что в Стрюково прорыты подземные ходы, в домах устроены

тайники, сосновая черепица на крышах уложена в два слоя, а

между ними — тайник. Но никто ничего найти не может. Ка-

жется, что время себя отрицает — было ли оно тут вообще?

Жили ли люди? Но дома стоят, и один из них жилой. И в сосед-

них деревнях вспоминают, что тут всё бурлило, кипело и кло-

котало. А история, тем не менее, в руки не даётся. Как ни при-

дут музейщики в Стрюково — Илья Афанасьевич им водки

поднесёт. Особенной, стрюковской. На следующее утро город-

ские проснутся, и уж не помнят, зачем сюда пришли, и одно

только желание: домой, домой, и побыстрее, прямо сейчас! А

фольклористов Надежда Кузьмовна, жена Ильи Афанасьевича,

— пост, не пост — потчует свежей сметаной, и в таком количе-

стве, что непривычные филологи потом только и делают, что

бегают от дома к сортиру. Как станет получше, их Надежда

Кузьмовна молоком угощает. Так и уезжают, а новых знаний —

ноль. Археологи пытались как-то сами по деревне погулять,

так их хозяйские гуси за ноги щиплют, бык дорогу перегора-

живает, а однажды какая-то оса укусила одного учёного —