Мать ветров (СИ)

— Сиськи!!! — выразил всеобщую радость Саид.

— Отличный настрой перед Советом, — Мария крепко пожала протянутые руки. — Так держать!

Пожалуй, это началось не сегодня и не вчера. Как минимум, на прошлом Совете. Но Милоша резануло именно сейчас.

Он живо вспомнил эпидемию в коммуне. Тогда случились две или три ссоры, жарко спорили, жечь или не жечь коровник. В итоге сожгли, а все эти столкновения не мешали горячей, спокойной и дружной работе медиков и коммунаров. Вопросы, осмотры, гипотезы, решения сменяли друг друга с точностью, которой позавидовали бы новейшие навигационные приборы. Люди четко знали, что хотели спасти как можно больше селян и животных, слышали друг друга, доверяли друг другу. Несмотря на горе из-за потери половины стада, Милош до сих пор думал о тех днях с удовольствием.

В коридорах здания Совета стоял тот прекрасный несмолкаемый гул, который сопровождает одновременные встречи множества друзей и товарищей. Трясли протянутые руки, обнимались, делились новостями, хвастались, ругали и хвалили друг друга, хохотали и шептались по закуткам. Эти живые речи, исполненные то счастья, то гнева, то раздумий, отражали столь же страстную, неравнодушную жизнь Республики.

Но появились иные звуки. Когда? Полгода, год назад? Прежде Милош не слышал их, просто не придавал значения.

Шуршали бумаги.

Да, те самые бумаги, которым они так радовались, когда мануфактура загудела в полную силу. Стало легче фиксировать результаты работ, исследований, обмениваться вестями с товарищами. Строили голубятни, расцветали школы, недавно открыли две новых типографии. Шелест бумаг отзывался в сердце предвкушением новых мыслей и приветом от друзей из самых дальних уголков Республики.

В коридорах здания Совета бумаги шуршали иначе. Люди просматривали свои доклады, показывали другим, указывали пальцами на фрагменты текста и не смотрели друг на друга. Спорили, размахивая служебными записками или находя в томиках законов нужные параграфы.

— Милош, здорово! — бывший коллега по кафедре, нынешний работник второй сельской коммуны, увесисто хлопнул его по плечу. — Слушай, ну вы молодцы! Слышал я, что чуть до нас коровья чума не добралась. Где твой брательник-то? Хоть поклон ему от всех нашенских передам!

— Здравствуй-здравствуй, — Милош невольно улыбнулся в ответ на заразительную улыбку приятеля. — Саид как всегда, везде одновременно. Ничего, увидитесь! Как у вас?

— Вот я с тобой про картошку посоветоваться хотел. Такая дрянь в этом году завелась!

Невеселые мысли куда-то пропали под натиском живой, ощутимой проблемы. Милош временно отложил свои тревоги в сторону и ушел с головой в обсуждение неизвестной прежде гнили.

Тревоги вернулись нежданно, уже во время заседания Совета, когда он отчитывался с трибуны о работе своей кафедры растениеводства и рассказывал об опытных полях.

— Хорошо, это все хорошо, товарищ, — прервал его председатель собрания. — Только что ж ты умалчиваешь, как тебя от народного хозяйства в личные заботы уносит?

— Прости? — Милош с недоумением посмотрел на председателя. Народное хозяйство, личные заботы? Что за бредовое противопоставление?

— Говорят, ты племяннице своей на день рождения цветок диковинный вывел. Орхидею свою. Была одного цвета, вы с женой что-то там поколдовали над ней, получили потомство с другим цветом.

— Допустим.

— Так допустим или точно, а, товарищ Милош?

— Тон смени, пожалуйста. Я не на допросе.

— Ишь! Тон ему не такой. Я в ваших фёновских школах красивым речам не научен. Я из простых ремесленников.

— А мы — из сложных, — заметил из прохода между рядами Али.

По залу прокатились смешки.

— Ти-хо! — председатель зазвонил в колокольчик.

— Да погоди ты! — выкрикнул из зала веселый коммунар. — Милош, правда, что ли? С другой орхидеей переопылили?

— Если бы, — подмигнул приятелю Милош. — Саму с собой. Большая часть всходов как материнское растение, а одна — отличается. Там еще погибшие ростки были, так что... теоретически мог и другой расклад выйти.

Председатель вдруг сменил гнев на милость и одобрительно улыбнулся.

— Ну и отлично! Я, конечно, не могу одобрить, что ты начал такую важную для народного хозяйства работу в личных целях, с орхидеей, а не с картошкой или фасолью. Ну да понимаю, не без влияния прошлого твоей... — председатель осекся под тяжелым взглядом Милоша, пожевал губами, махнул рукой и договорил: — В общем, возьмись-ка вместе со своей кафедрой за необходимые для народа культуры. Добейтесь значительного увеличения урожайности или, к примеру, получите из одного другое. Из ячменя пшеницу...

— Над выведением сортов с заданными качествами мы трудимся, — откашлявшись, ответил Милош. — А что касается превращений, то пока мы ограничимся перекрестным опылением близких растений и продолжим прививать яблони... Если Совет не против. Наука спешки не терпит.

— Ну что, тишь да гладь закончились, — ближе к концу перерыва сказал Саид братьям, Марчелло и Марии.

Доклад Милоша прошел относительно мирно. Марчелло, представитель заводского совета и еще несколько человек яростно поспорили по поводу стимуляции работников на производстве. В проекте малого Совета предлагали систему премий за переработки и выполненные планы, Марчелло утверждал, что одна лишь материальная заинтересованность повредит делу, и без личной увлеченности — никуда. В результате пошли на компромисс, но Марчелло и его сторонники во время перерыва плавали по коридорам черными злыми тучами. Однако понимали: главные споры впереди.

К компании подошел Отто. Он не участвовал в заседаниях и явился сейчас с улицы.

— Так, ребята, все готово, — вполголоса сообщил он друзьям. — Мы будем по первому зову. Мария, все в силе?

— Да, если что, я подам сигнал.

— Ну... Удачи нам! — Отто бодро кивнул друзьям, тряхнул рыжими космами и был таков.

После того, как Совет обсудил динамику бытовой преступности, перешли к тюремщикам, и Али в который раз за последнее время откровенно загрустил. Через два дня после памятного суда тихо скончался Михель, и в тюрьме появился новый комендант. Образованный, вежливый, приветливый, он и сейчас, с трибуны, производил весьма приятное впечатление. Но Али скучал по Михелю.

— Что скажешь нам, товарищ, по поводу позавчерашнего? — спросил у коменданта председатель.

— С позволения Совета, об этом доложит мой подчиненный, товарищ Али, как опытный сотрудник тюрьмы. Я занимаю пост коменданта всего ничего, а он, я уверен, ответит на все ваши вопросы.

Али вдохнул, выдохнул и взошел на трибуну. Сколько раз доводилось выступать публично, а до сих пор не привык.

— Товарищ, как же так! Ты работаешь в тюрьме Блюменштадта чуть ли не с первых месяцев Республики — и допустил вопиющее неповиновение заключенных!

— А я с ними согласен, — улыбнулся Али. — Рассказываю для тех товарищей, которые прибыли в Блюменштадт сегодня и еще не слышали сплетен. Есть некий заключенный, не буду называть его имени, которого временно перевели в нашу тюрьму. Третьего дня его хотели вернуть в прежнее место заключения, где его наверняка либо убьют, либо изувечат тамошние паханы. Заключенные нашей тюрьмы не пропустили конвой в камеру и не позволили его забрать. Там он по сей день и сидит — и я надеюсь, что до конца положенного срока никуда не выйдет.

В зале зашептались, а кое-кто заговорил в полный голос.

— Ти-и-и-хо! Ти-ши-на! — председатель в очередной раз загремел спасительным колокольчиком. — Если есть вопросы к товарищу Али, по одному, по руке!

— Ты что же такое говоришь, а? — возмущенно выдохнул незнакомый Али молодой человек. — Ты соглашаешься с безобразиями, которые творят эти твои... воры, убийцы?

— Не беспокойся, они уже отбывают срок за совершенные ими преступления, — примирительно ответила Али. — Этого достаточно, и не стоит их оскорблять. А помимо этого они — люди. Более того, как видно, люди искренние, неравнодушные, готовые прийти на помощь ближнему. Некоторые из них — старожилы тюрьмы, они попали в Медок еще тогда, когда там были общие камеры, битком набитые всеми без разбора: мелкими воришками, матерыми уголовниками, пацанами, которые обсчитали своего мастера на пару медяков. Женщины, мужчины, дети, все вместе. И наши старожилы прекрасно помнят, как уголовники у них на глазах убивали неугодных людей. Я бы не назвал самоотверженную помощь ближнему безобразием.