Мать ветров (СИ)

Лишь одиннадцать лет практики диалога спасли аудиторию от взрыва. Студенты и преподаватели, которые пришли на лекцию, явно жаждали говорить одновременно и много. Кое-как разобрались с очередностью высказываний, особо нетерпеливым соседи показывали кулаки. Делились личными примерами из повседневной жизни, передавали слова родных и друзей.

Во всеобщей кутерьме Али заметил группку студентов, которые держались особняком и о чем-то шептались. Среди них он узнал трех лучших учеников Марчелло. Ну и что они затеяли?

— А если не выйдет, а, товарищ Марчелло? — послышался тоскливый голос немолодой преподавательницы.

— С чем не выйдет, дорогая?

— С нами. С людьми. Когда-то, на заре времен, древние племена жили иначе. Не было ни бедных, ни богатых, ни слуг, ни владык. Вся собственность была общественной. А после... покатилось. Рабовладение, крепостное право, теперь вот — капитализм, и даже нашей Республике грозит нечто подобное. Быть может, жрецы и священники многочисленных религий интуитивно нащупали истину? Что-то испортилось в природе человека, человек стал человеку волком. И это выгодно, ладно ли, худо ли, но выгодно — ты сам говорил о прогрессивности капитализма.

Марчелло сложил ладони перед лицом на саорийский манер и поклонился коллеге.

— Поверь, я вовсе не подозреваю и тебя в демагогии, но ты невольно подменила тезисы. Вернее, ты не договариваешь. Прогрессивность капитализма. Разве она абсолютна? Каким бы уродливым, отвратительным ни было крепостничество, но эта форма была прогрессивнее рабовладения. Относительный прогресс, она исчерпала себя, на смену ей пришел капитализм. Его проблемы мы уже обсудили, его хаотичное, иррациональное функционирование. Когда-нибудь оно даст о себе знать. Это во-первых. Во-вторых, ты говоришь о выгоде. О чьей? Собственникам земли выгоду приносили крепостные, собственникам капиталов приносят выгоду рабочие, причем выгоду мелкую, грубую, примитивную. Холеный, самодовольный толстосум может купить себе роскошную женщину. Функция «богач» покупает функцию «проститутка». Даже если он вступит с ней в брак, по сути жена останется проституткой. Но ни за какие горы золота богач не купит себе любовь. Человек может получить любовь другого человека только в обмен на собственную любовь. А единственная выгода человека как человека в этом мире — любить. Супруга, ребенка, родителя, друга... дело рук своих, творчество своих собратьев... шум дождя, вкус чая, шелест листвы, пение птиц.

— Ты такой мечтатель! — насмешливо воскликнул другой преподаватель. — Если бы человеку было выгодно любить, он бы давно это понял и жил бы иначе.

— Если рассматривать человека статически, как раз и навсегда данную суть, то, возможно, ты прав, — внезапно покладисто отозвался Марчелло. — А если в развитии? Кое-что каждый из нас имеет в начале. Мать не отбрасывает новорожденного, она обнимает его и прикладывает к своей груди. Мы рождаемся совершенно беспомощными, куда беспомощнее котят и щенков, мы голые, неуклюжие и делаем первые шаги лишь в десять-двенадцать месяцев. Мы не выжили бы без любви. Человек развивается, годами, столетиями. Ты же преподаешь историю литературы, ты лучше меня знаешь, насколько многограннее стали сегодняшние проявления любви по сравнению со свидетельствами пятивековой давности!

— Начать с экономики, закончить про любовь. Ты все-таки насквозь отравлен своей обожаемой саорийской поэзией! — по-доброму рассмеялся один из кучки студентов.

Лекция давно перетекла в обсуждение, а когда за окнами засинел вечер, Марчелло намекнул, что товарищам чекистам, которые обеспечивали его безопасность во время выступления, давно пора по домам.

— Тогда побеседуем завтра? — вполголоса спросил все тот же смешливый студент. Аудитория опустела, остались лишь Али с Марчелло и загадочная кучка заговорщиков.

— Да, если ты не против, давай завтра, — устало ответил Марчелло. Вся могучая сила зверя, которая плескалась через край во время лекции, будто враз угасла. Впрочем, искорки любопытства хватило, чтобы уточнить: — О чем?

— О диалоге. Послушай, у нас здорово налажен диалог в обучении, но ни ты, ни другие преподаватели, ни мы, остолопы, не подумали о диалоге в научных исследованиях. Если бы больше народу участвовало в твоей работе, тебя, может, и не пытались бы отравить. Всех не перетравишь. Да и для самого исследования оно полезнее.

— Ох, головы у вас! Аж завидую. Синей саорийской завистью.

В дождь Милошу работалось легко и спокойно. Монотонный шелест капель не клонил его в сон, а, наоборот, был созвучен шороху мыслей в голове и скрипу пера. В соседней комнате дети разговаривали вполголоса, дабы не мешать ему готовить отчет к Совету, и только капризы Лейлы напоминали, что никакие важные бумаги не идут в сравнение с растущей новой жизнью.

Дверь отворилась бесшумно. Лишь дуновение воздуха сообщило ему, что в комнату кто-то вошел.

— Добыча, — довольно протянул Милош, схватив подошедшую к нему сзади Камиллу.

— Тебе не помочь?

— Пока нет. Закончу доклад — проверишь. Хотя... помоги вот так.

— Ненасытный! — шутливо возмутилась Камилла, но с удовольствием поцеловала мужа в шею, повинуясь движению сильной руки. Вздохнула и робко спросила: — Ты уверен, что я не нужна тебе на Совете? Понимаю, то, что творится в Республике, всех нас пугает, и вы справедливо не выпускаете отсюда Герду, у нее же Лейла. Но я-то?

— А ты, — Милош поставил точку, отложил перо и развернулся к жене. — Ты — бывшая аристократка. У них хватило наглости обвинить в контрреволюционой деятельности Марту и Анджея. Крестьян по происхождению, старых подпольщиков, героев восстания! А если они найдут, к чему прицепиться в нашей работе? Мне влепят какой-нибудь выговор, максимум, лишат руководства кафедрой. Тебе же, с твоим прошлым, грозит что-то посерьезнее. Шамилю слишком рано оставаться без матери, а ты в тюрьме, даже в предварилке, даже в одиночке, слишком быстро зачахнешь. Ты — моя маленькая храбрая стойкая пташка. Но застенки — не для тебя.

— Ты врешь. Вы что-то еще затеяли. Ну? Милош, я не такая сильная, как твоя Кончита, в боях не участвовала, но сознание не потеряю и руки ломать не стану.

— Да ничего мы не затеяли и скорее всего ничего плохого не случится, но предполагать нужно самое худшее. Саид и Мария сцепятся с председателем по поводу платных доносов. Али потребует закрыть лагерь. Марчелло будет спорить по поводу планов развития хозяйства. У меня, кажется, выйдет самый спокойный доклад. Но вот с новыми мерами против контры мы повоюем и Анджея с Мартой из-за решетки вытащим. Скорее всего, бескровно. А если нет? Ты не поможешь, зато здорово отвлечешь меня и ребят. Здесь ты нужнее.

— Дописывай доклад и приходи ужинать, — печально улыбнулась Камилла.

Милош торопливо дописал последние строчки. Хотелось провести последний спокойный вечер перед отъездом в теплом уюте родного гнезда.

Ужинали в полном молчании. Они не привыкли вести светские беседы, лукавить друг перед другом... Далеко-далеко за рекой урчала гроза, но куда более страшной грозы они ждали в Блюменштадте.

После еды Радко, Мира и Шамиль споро убрали со стола, Герда уложила Лейлу, заварил трав и позвала всех на крыльцо.

В сумерках неторопливый дождик чудился невидимкой-менестрелем, который играл на листве и крышах. Приветливо светились окошки домиков коммуны. Баська все не могла решить, на чьих коленях ей мягче, и сновала между людьми, а Фенрир на старости лет прикинулся щенком и радостно шлепал по лужам.

— Неужели всей этой прелести суждено погибнуть? — спросила Мира.

Милош вздрогнул. Дедова внучка. За кокетством и холодной наблюдательностью Мирославы скрывалось то же, что и за змеиным притворством Раджи: горячее любящее сердце.

— Люди живучие, змеюшка, — ответила Герда с великодушием вервольфа. — И в темные, старые времена выживали. Нынче тоже справятся. Хотя гладко, конечно, не выйдет.

— Откуда это вообще берется? — высказал другую тревогу Шамиль. — Ансельм на проповедях говорит о слабости и греховности человека, другие говорят о том, что так испокон веку повелось, мол, человек человеку волк. А я смотрю на наших волков и что-то не верю.