Увидеть свет (СИ)

Отрезвила только одна мысль. Кто вообще осведомлён, что конкретно эта картина столь много значит для него?..

***

Рик позвонил в понедельник утром, и Доминик был признателен ему за это. Вечером он не смог бы поговорить.

— Я узнал картину, — сказал Рик. — Быть может, тебе станет легче. На этот раз он допустил ряд промахов.

— Каких, если не секрет? — Доминика не слишком интересовался ответом, но в этом было нечто сродни злорадству.

— Это технические детали, — увильнул Рик. — Но уже скоро личность его будет раскрыта, совершенно точно.

— Значит, хоть с одним всё решено, — на Доминика почему-то нахлынула злость. — Хоть с одним.

— Может быть, он прольёт свет и на личность второго, — предположил Рик, но в голосе его не звучало уверенности.

Доминик же едва не воскликнул: «Конечно, нет», но сдержался.

— Буду ждать новостей, — сказал он резко.

— До встречи, — отозвался Рик и повесил трубку.

И всё же… это ничуть не утешало. Как можно узнать, почему этот безликий пока ещё «второй» выбрал именно «Вечную любовь»? Как понять, связан ли он как-то с Домиником или нет?..

И кто стал жертвой на этот раз?

Вопросов только прибавлялось, и пока Рик мог довольствоваться возможностью прояснить хоть один из них, Доминика тревожило, что это породит всё новые и новые тёмные пятна.

***

Позже он всё-таки сумел объяснить себе, что убийца не преследовал его, не подбирался к нему. Он интересовался галереей Анхелики, но в этом не было ничего личного. Ведь предыдущие картины никак не были связаны с Домиником. По крайней мере, в это хотелось верить.

Пусть Вэйл и не привык обманывать себя, но в этот раз ему казалось, что единственный способ уберечься от излишней паранойи — убедить себя в том, что второй убийца отстранён от него и не жаждет никакого столкновения. И так многовато факторов заставляли вздрагивать и чувствовать дискомфорт.

Испорченный распорядок дня, внимание со стороны федералов, слишком большое число людей вокруг… Доминику казалось, что он — загнанный за красные флажки волк. Он когда-то читал об охоте на этих хищников, и теперь каждое слово вспоминалось, играя свежими красками, каждый образ грозил развернуться, захватывая воображение.

Самым неприятным в этом ощущении было, пожалуй, чувство несправедливости происходящего. Он, быть может, и волк, но не таскал овец в деревне, а вот тот, другой…

Навязчивые сравнения с животным миром вдохновили, или точнее, заставили Доминика взяться за скетчбук и зарисовать целый ряд набросков, где люди фантасмагорически трансформировались в зверей — оленей, тигров, волков. Сквозь них прорастали ветви, искажая пространство.

Доминик знал, что никогда не станет доводить скетчи до ума, но сейчас нужно было спешно выгрузить их из самого себя, отодвинуть прочь. Иного способа он не имел.

Отчего-то чудилось, что должна позвонить Мадлен. Если бы он не знал себя так хорошо, то мог бы предположить, будто скучает, но на самом деле это было ему незнакомо. Она должна была позвонить, потому что последнее убийство связано с ней, но тут же Доминик напоминал себе, что ей неоткуда об этом услышать.

Может быть, кто-то другой терзался бы отсутствием возможности обсудить все обстоятельства, но Вэйлу хватало зарисовок, чтобы упорядочить разум, и только Мадлен никак не хотела укладываться в общую гармонию, как полагается.

Вэйл просидел над набросками до самого вечера. Вместо ужина выпил чашку чая и расположился в гостиной, но не спешил включать телевизор или ноутбук. Неяркий торшер вычертил золотистый круг света, и Доминик, сидя почти что в центре, вдруг подумал о вере людей в мистические силы. Он представил защитные пентаграммы, окружности, вычерченные мелом, затёртые символы и камешки с нарисованными рунами. Он почти увидел себя шаманом, но тут же засмеялся. Нет, такая роль ему бы не подошла.

Но если бы только можно было с помощью каких-то ритуалов разгадать умысел «первого», отыскать «второго»… Да, Доминик попробовал бы.

Прикрыв глаза, он мысленно нарисовал «Вечную любовь» и её жалкую и страшную разом репродукцию из человеческого тела, а потом мысленно сравнил со строгим и чётким творением «первого» — с раскрытым до самой сути телом Саманты. И его ожгло осознанием.

«Первый», как он уже думал не раз, придавал жертве новое качество, даровал что-то недоступное живущим. «Второй» же отбирал дар. Не только жизни, но и самоидентичности. Он превращал людей в использованный материал, тогда как первый творил из них искусство.

Мысль, конечно, была странной, даже опасной, но Доминика она успокоила, точно он ответил для себя на главный вопрос о мотиве. Можно было даже набрать Эдгара и рассказать ему об этой идее, но Вэйл отогнал такое желание.

Он не хотел делиться. И если раньше это было продиктовано ощущением сопричастности к Творцу, то теперь он опасался, что стоит разложить мысли по полочкам, рассуждая и объясняя, и за маньяка примут его самого.

***

Вторник не принёс никаких новостей и прошёл относительно спокойно. Доминик был измотан и почти не мог работать, но тревожные мысли всё-таки немного отошли на задний план. Он и вовсе бы расслабился, однако ближе к девяти вечера ему позвонила Мадлен. Поначалу он даже не мог представить, какой может быть причина для разговора, но трубку всё-таки поднял.

— Соболезную, — заговорила она сразу, едва поздоровавшись.

— Соболезнуешь? — удивился он и лишь секунду спустя понял, что Мадлен, вероятно, о Саманте.

— Ричардс была твоей верной поклонницей, — Мадлен говорила тихо, и голос её звучал чуточку расстроенно. — Я встречалась с ней как-то, мы обсуждали тебя.

— Ты же помнишь, я не придаю этому значения, — он помолчал, не зная, стоит ли вспоминать про «Вечную любовь». Его почти не тронули слова о том, что Мадлен общалась с Самантой. Было очень легко пропустить их мимо ушей.

— Это по-настоящему страшно… Что всё происходит именно в галерее Анхелики. И что оно затрагивает и нас с тобой, — Мадлен вздохнула, но было в этом что-то неправильное, как будто она нервничала или чувствовала необходимость откровенничать. — Я слышала про «Вечную любовь». Даже представить не могу, как это выглядит.

Доминик насторожился и переспросил:

— Откуда ты знаешь о «Вечной любви»?

Нигде не упоминались подробности того, каким был очередной труп, какое произведение он так нелепо и жестоко пародировал. Доминик едва не признал за Риком неумение держать язык за зубами, но тут Мадлен сама разрешила всякие сомнения.

— Анхелика рассказала… — она замялась. — Конечно, теперь полотно Солье не принадлежит мне, но всё равно я ещё считала картину своей. Но… Как я могу к ней относиться после всего этого? Точно некто пришёл в мой дом и надругался над произведением искусства прямо на ковре в гостиной. — Сравнение немного покоробило Доминика, но он и сам ощущл нечто похожее. А Мадлен словно пожелала сменить тему: — Не могу не сказать, что твоя картина The Light просто потрясающая. Она по-настоящему прекрасна, ты будешь её продавать?

— Ты была на выставке? — Вэйл удивился ещё сильнее. Он внезапно увидел больше, чем раньше.

— Мы ведь друзья с Анхеликой, — отозвалась Мадлен, будто в этом не таилось ничего странного. — Я часто бываю у неё. И, безусловно, приезжала на последнюю выставку.

Это противоречило всему, что он помнил о Мадлен. Из знакомой и понятной она вдруг стала чужой и неизвестной.

— Очень необычно, что вы подружились, — Доминик никак не мог себе этого представить. — Ты всегда была далека от подобного искусства, что общего между тобой и Анхеликой? Ты же сторонилась абстракции?

— Я хотела лучше понимать тебя, и Анхелика любезно помогала мне в этом. Я люблю классическую живопись, но никогда не теряла надежды узнать и другие течения, пусть они мне и не близки. Что в этом странного, Доминик? Я мечтала быть хоть немного ближе к тебе…

— Не желаю, чтобы ты снова появлялась там, — Доминик и сам не сознавал, что им движет сейчас. Привычный мир, и до того изрядно пошатнушийся, совсем рассыпался, его заменяло что-то новое, реальность, законов которой Доминик пока не знал. — И не хочу, чтобы ты говорила там с кем-то…— он внезапно увидел это с другой точки зрения — будто Мадлен движется по лесу, в чаще которого бродят хищники.