Мать ветров (СИ)

— Да, конечно. Просто... — Саид махнул рукой и ткнулся лбом в плечо Марчелло. Болезнь сына, то, как плохо было его любимой и его старшему брату — этот кошмар не отпускал его ни днем, ни ночью. А если бы он не успел сейчас, если бы не прислушался к треклятому ключу?

— Все хорошо, дорогой, все хорошо. И да, нам нужен план.

Представления о боли и нежности формировались в ней непросто. Точнее, Вивьен знала, когда ей бывает больно и приятно. Но на пути к познанию других лежало два препятствия.

Во-первых, в детстве Вивьен с трудом усвоила, что иные существа могут ощущать нечто, отличное от нее. «Нельзя тянуть лошадку за хвост, лошадке больно», — строго объяснял Али, разжимая детские кулачки. А Вивьен удивлялась: как это так? Ей же приятно трогать пушистый хвост, значит, и лошадке приятно.

Во-вторых, сами представления об удовольствии и боли были в чем-то разными — у нее и остального мира. Те прикосновения, которые поэты описывали как ласковые, воздушные, нежные, словно пух, пугали Вивьен до крика и паники. Наоборот, монотонные движения, вращения, кружения часто раздражали других людей, вплоть до тошноты и головной боли. Вивьен же могла часами следить за крыльями златомельниц или качаться на качелях.

Но родителей эти препятствия, похоже, не смущали. День за днем, месяц за месяцам они называли ощущения Вивьен, других людей и животных, спрашивали, что чувствует она сама, объясняли последствия тех или иных действий. Учили читать чужие эмоции по лицам, когда Вивьен находила в себе силы взглянуть на них. Ставили дочку перед зеркалом и объясняли, что читается на ее лице.

Постепенно она научилась доставлять радость другим и не допускать неосознанной жестокости, но до сих пор отчасти поэтому пугалась незнакомых людей и компаний. В Ясене значения жестов, слов, мыслей и чувств чаще всего совпадали. А если нечто ставило ее в тупик, вроде странных интонаций Миры или ворчания Марлен, когда та вовсе не была сердита, ей помогали разобраться.

В школе и на работе она тоже ориентировалась достаточно хорошо, а людей не удивляли ее прямые вопросы или предупреждения вроде «не подходите ко мне сзади и не кладите руку на плечо, я могу закричать».

А вот Амалия и Фридрих, родители Камиллы, могли внезапно обидеться, но не подать виду. Вернее, они подавали вид, но каким-то особым способом, а потом снова обижались, если их не понимали. Конечно, сама Вивьен ни за что бы с этим не разобралась, ей просто объяснили. И подобные люди встречались в Блюменштадте, в деревнях, на постоялых дворах Ромалии, в Пиране... А ей была невыносима сама мысль, что она может причинить кому-то дурную боль.

Что боль бывает разная, Вивьен усвоила еще позже. Однажды она поругалась с Марчелло, и он сказал, что ему больно от поведения дочери. С Вивьен случился припадок. Она уже овладела таким понятием, как «любовь», и оно ассоциировалось у девочки с бесконечным счастьем. Но если Марчелло больно рядом с ней, значит, он несчастлив? Значит, он не любит ее?

Оказалось, что любит, безумно любит. Именно поэтому ее злые слова и капризы ранят настолько сильно. От сложности соединения вместе понятий «любовь», «боль», «счастье» и «нежность» Вивьен сначала чуть не сошла с ума, но потом, когда Али свалился с серьезной простудой, Марчелло спросил у дочки:

— Тебе плохо из-за того, что Али плохо?

— Очень, — прошептала малышка, глотая слезы. Видеть всегда улыбчивого, светлого Али таким серым, изможденным и уставшим было просто ужасно.

— Ты любишь Али, и тебе очень плохо из-за того, что любимому человеку нездоровиться.

Вивьен постепенно приняла новое знание, и с каждым годом оно все разрасталось, на нем распускались все новые цветы. Поэтому к боли от безответной любви к Арджуне она была готова. Конечно, она проревелась у себя в комнате и не раз, но ей помогало знание о том, что так и должно быть, что это обратная сторона восхитительного, волнующего, терпкого и сладкого, как спелые вишни, чувства.

Знание помогало всегда. Оно должно помочь и Арджуне — разобраться, что у него сломано и получится ли это починить. Собственно, она так прямо и заявила.

Арджуна долго-долго молчал, но он вообще как-то странно реагировал в последнее время на ее слова. Вивьен не торопила любимого и продолжала рисовать. На работе она раскрашивал игрушки или стены по шаблонам, а дома рисовала так, как хотела кисть в ее руке.

— Ты позволишь взглянуть? — попросил Арджуна и указал на мольберт.

— Смотри. Но я еще не закончила.

— Значит, вот как ты рисуешь... Ты разбираешь мир на части, чтобы понять, как он устроен, а потом собираешь обратно.

— Если я сделаю это с живым миром, ему будет больно, — объяснила Вивьен. — А рисовать — безопасно.

— Если разобрать душу, ей тоже будет больно, — тихо заметил Арджуна.

— Конечно. Поэтому я и не стала разбирать тебя без разрешения.

Арджуна не считал себя слишком разумным эльфом. Однажды безрассудная страсть к справедливости привела его в тюрьму. После безумная любовь к товарищам и своему делу швырнула его под огонь некроманта. Что толкнуло его на самый сумасшедший из всех поступков — он так и не понял.

Как он оказался на этой легкомысленной поляне посреди лютиков, колокольчиков и ромашек?

Формально после тренировок на стрельбище за городом он передал учеников Мариушу, а сам встретился с Вивьен. Они договорились вместе покататься на лошадях. Для безногого Арджуны его лошадка превратилась в настоящую отдушину. Вместе с ней он чувствовал жизнь, радость, ветер... Вивьен же лет с шести уверенно держалась в седле, а на совершеннолетие все родные скинулись и подарили ей прекрасного рыжего коня.

Теплый летний день, ласковый ветерок, понимающая спутница — все это логично привело к совместной прогулке верхом. Казалось бы. Только логика счастливо махнула эльфу рукой и скрылась за очередным поворотом дороги.

Теперь гнедая лошадка и рыжий конь мирно жевали травку на краю лужайки, а Вивьен зачарованно следила за его руками, плетущими венок. Вдруг девушка нахмурилась.

— Не надо ромашку. Только лютики.

— Почему? — удивился Арджуна.

— Они золотые. Как ты.

Ни тени кокетства, ни лести на честном открытом личике. Вивьен убрала за ушко пушистый локон и заулыбалась, довольно следя за ритмичными движениями. Она любила ритм.

— Я сама, — предупредила девушка, когда он собрался было опустить венок на каштановые кудри.

— Совсем не терпишь легких прикосновений? Значит, и волосы твои потрогать нельзя? — отчего-то с сожалением спросил Арджуна.

— Почему? Можно. Только вот так, — и Вивьен плотно прижала руки к своей голове.

Арджуна бездумно повторил движение. Теплые от солнца кудри ласково коснулись его ладони. Ресницы Вивьен затрепетали, фарфоровые щечки покрыл нежный румянец, девушка задышала часто-часто... Кажется, она сама не понимала, к чему приведет ее искренний ответ.

… А перед глазами мелькнуло то, что казалось надежно похороненным в глубинах памяти. То, чему прежде не придавал значения. Он, молодой и потерянный вдали от родительского дома, в круговерти шумного Пирана. Знакомцы, приятели, которые уговорили его зайти в бордель на улице Магнолий. И золотистая лесная эльфийка, по описанию нянюшки как две капли воды похожая на его мать. Эльфийская шлюха, целовавшаяся с каким-то клиентом...

Приоткрытые губы Вивьен были так чисты и невинны. Прозрачная фарфоровая малышка Вивьен, горячо любимая приемными родителями, обожаемая родными и друзьями, принимающая свет и бездумно отдающая его другим. Кто знает, как его мать стала проституткой? Почему не попыталась найти его потом? Почему он сам предпочел сбежать из того злосчастного борделя?

— Тебе будет совсем противно, да? — прошептала Вивьен.

— Не уверен. С тобой я уже ни в чем не уверен.

Арджуна поцеловал ее крепко, помня, что лишняя осторожность только помешает. Перекатил Вивьен на спину, почти вдавил ее в землю, ощущая, как ей хорошо и спокойно от этой надежной силы. Он целовал и целовал ее неловко, неумело, получая в ответ столько же доверчивые, жадные и неумелые поцелуи.