Мать ветров (СИ)

— Ты все-таки разобрала меня, малыш, — засмеялся Арджуна, когда с сожалением оторвался от вкусных губ. — Теперь собирай обратно.

— А можно точно так же? — попросила Вивьен, обводя пальчиками его уши. — Пожалуйста, Арджуна! Так хорошо... Пожалуйста!

— Сколько угодно, моя принцесса.

В судебном зале было полно народу. По пути сюда Али еще надеялся, что его коллега что-то перепутал. Надежда умерла, едва он ступил за порог.

На скамье подсудимых сидел он, бородатый заключенный, начавший бунт. Один — и на том спасибо!

Бунт в лагере посчитали явлением исключительным, вопиющим, которое требует разбирательства в столице. Сюда привезли бородатого зачинщика и тех заключенных, что захватили ружья, ножи и ранили охранников. Судили, к счастью, по отдельности. Но перевозили-то наверняка вместе...

На скамейке в третьем ряду сидел комендант лагеря. Тот самый, который обещал, клялся, только что рубаху на себе не рвал, что не выдаст бородача. Али скользнул к нему, краем глаза приметив, что к трибуне идет Михель, и возмущенно прошептал:

— Ты же обещал, что не выдашь!

— Али? Ох, ей-ей, старался я! Да в нашем Совете надавили, что я мог поделать?

— Ты своему слову хозяин или твой Совет? — зло бросил Али и спустился в первый ряд.

Начальник его увидел. Увидел и бородач. Чуть улыбнулся, по-доброму, мол, все понимаю. Али поспешно отвел глаза.

— Я, значит, чего скажу... кхе-кхе, — как всегда сипло начал Михель. С годами его страсть к куреву никуда не делась, разве поугасла малость. — Я служу комендантом тюрьмы Блюменштадта еще со старого режима. Тогда у нас один дом был-то, Медок. Многое помню. Невинно осужденных, общие камеры, как в них насильничали, как помирали, а мы ничего поделать не могли. А хотели?

— К делу, пожалуйста, — перебил его судья.

— Обожди. Зелен ты еще меня перебивать! Так вот, говорю, всякое я перевидал. И при старой власти, и при нынешней, дай боги ей долгих лет... Что скажу. Зеленые вы! Молоко на губах не обсохло, умишко покуда ма-а-ахонький. Вы умишком-то своим подумали, что натворили?

— Товарищ Михель, это оскорбление суда Рес... пуб-ли-ки, — начал было судья, но запнулся, когда рядом с трибуной встал Али.

— Пожалуйста, позволь ему договорить.

— Товарищ Али, не мешай. Сядь, или я попрошу тебя вывести.

— Попробуй, — мягко улыбнулся Али.

Охранники у дверей всем своим видом показали, что не имеют ни малейшего желания выводить из зала героя двух революций.

— Хоть на что твоя мерзкая рожа сгодилась, — любовно, вполголоса сказал подчиненному Михель. Прокашлялся и продолжил уже громче: — Вы этого вот зачинщика, который по бытовухе, в ссоре да по пьяни зятя зарубил — вы с кем его сюда тащили? Вы его сюда приволокли с настоящими убийцами. Я с этими... Я их как облупленных знаю. Сидели они у меня под носом, сидели и по сей день сидят. Знаю, родимых, всю жизнь с ними валандаюсь. Вы что думаете, долго этот вот проживет после вашего справедливого товарищеского суда, а? Я все сказал. Как вам выкручиваться, чтобы душу живую зазря не погубить, грех на себя не взять — сами думайте.

— Товарищ Михель, у тебя какие-то невероятные представления о пенитенциарной системе. Есть закон, мы действуем строго в рамках закона, принятого на большом Совете при поддержке всего народа.

— Ах, закон... А для чего он нужен, закон этот? Как по моему разумению, так закон — для человека. А у вас выходит, что человек — для закона. Тю...

Комендант, тяжело дыша, спустился в зал, опираясь на руку Али. Они присели чуть в сторонке ото всех, и Михель, как-то неожиданно вдохновенно улыбнувшись, доверительно прошептал:

— Вот и помирать можно. Главное я в своей жизни понял и как мог, так на своем месте делал. А, что скажешь, Али? Закон — он для человека... Ну, чего?

— О чем вы, Михель, какое помирать? — укоризненно ответил Али.

— А... Худо мне, сынок. К лекарю ходил, да я и без него знаю. Сердце шебуршит неладно, годы берут свое, три дня как не сплю... Туда-сюда — и в ящик. Ну, теперича не страшно.

Али взял под руку коменданта, попытался отчаянно подыскать слова — но его тронул за плечо охранник:

— Тебя там какой-то студент спрашивает. Говорит, срочно.

Студент, топтавшийся в коридоре, выглядел совершенно взъерошенным. Али признал в нем одного из первокурсников Марчелло.

— Товарищ Али, нашел я тебя... Уф. Ты прости... Я вот...

— Говори, как есть.

— Да в университете ерунда какая-то творится. Марчелло в последний раз у музея видели, в обед или чуть позже. Кабинет его заперт. По коридорам чекисты снуют. Товарищ Саид объявил, что лекция, которую должен был читать Марчелло, состоится по расписанию, но попросил прийти как можно больше народу. И он такой... — студент провел рукой по лицу. — Белый, дерганый, сам на себя не похож. Мы вот и подумали, вдруг случилось что? Ребята отправили меня к тебе, предупредить.

— Благодарю, — Али пожал руку парнишке, который сам был не шибко румяный. — Благодарю, я приду, как только смогу.

Сердце свалилось в пятки. Что, что произошло? Али на негнущихся ногах вернулся в зал суда и привалился к стене.

Так. Спокойно. Если бы случилась настоящая беда, его искал бы не перепуганный первокурсник. Явился бы сам Саид, в крайнем случае, отправил бы к нему кого-нибудь из близких.

Но и просто так чекисты толпами по университету не шатаются.

Рвануть бы туда... Никто и не заметит, никто его сюда не звал. Но бородач, который сидел сейчас на скамье подсудимых, пострадал в том числе по его вине. И, в конце концов, он просто обязан, не дожидаясь большого Совета, высказать все о ненавистном лагере.

До окончания суда оставалось не меньше часа...

Комментарий к Глава 15. Имеющий уши В главах 15, 16 и частично 17 будет временное рассогласование между событиями в Республике и экспедицией Зоси.

====== Глава 16. Человек человеку ======

Нежный, сладкий запах обволакивал всю территорию вокруг университета. Пышные белые и розовые пионы прелестно дисгармонировали с угрюмым зданием, а светлая девушка, что-то ласково говорившая цветам, наоборот, казалась милой садовой феей.

— Дядя Али! — радостно воскликнула Лиза и вышла на дорожку. — Здравствуй! Как тебе мои клумбы?

— Они прекрасны, — улыбнулся Али и пожал серую от земли руку бывшей подопечной.

Лиза отсидела за убийство своего ребенка положенный срок, в тюрьме выучилась ухаживать за комнатными растениями, а на свободе ее взяли следить за территорией вокруг университета. К оранжереям и опытным посадкам глупенькую девушку, естественно, не подпускали, но за клумбами, дорожками и скамейками она смотрела просто замечательно.

— Ты еще розы на той стороне не видывал. Да понимаю, не до того тебе нынче, — сказал приковылявший от своего домика сторож. — Твой лекцию какую-то читают... Сколько народу набежало, страсть! Ну, иди, иди.

Али благодарно поклонился сторожу, подмигнул Лизе — и замер на мгновение.

Как просто! Душистый летний день, голубые глаза девушки под стать небу, солнце в лучиках морщин старого сторожа, неповторимое очарование грузных университетских стен...

И было ли дело этому свету, этим нежным цветам до страшного прошлого Лизы? Что значил ее поврежденный ум, если руки творили чудеса? Что случилось со сторожем, который лет шесть или семь назад презрительно сплюнул и выругался, когда понял все про него и Марчелло?

— Постараюсь вечером посмотреть на твои розы, Лиза.

С той стороны дверей дежурил знакомый чекист. А вот у самой лекционной аудитории их было трое, не считая Саида.

— Что случилось? Ко мне прибежал студент Марчелло, сказал, университет кишмя кишит твоими ребятами, а его самого нигде нет.

— С ним все в порядке, сам слышишь, — ответил Саид и отвел брата в сторонку. — С ним все в порядке, а вот рукопись украли и... Али, твоего Марчелло хотели отравить. Вскрыли кабинет, подмешали в чай яд, пока мы ходили в музей.