Элой (СИ)

Элой отступил на шаг от мастера, надеясь укрыться в тени какого-нибудь дерева.

- Не знаю, не могу сразу решить, - замялся он. - И вообще чтоб решиться, посягать тут на этакую красоту и состязаться, не имея задатков...

- Какие ж это тебе задатки нужны? - перебил старик сурово. - Ты знай себе клади четверики да восьмерики, бревнышки суй по природным умом заданной обоснованности, а дальше такое пойдет, что словами не выразить и только в необузданном труде можно кое-как постичь. Не разбирая особо пути, но от великого хотения утруждаясь до изнеможения, делай, главное, так, чтобы получалось здорово.

- Все равно не могу... Мне ваших секретов никогда не узнать.

- Я и сам никаких секретов не знаю.

- Не могу...

- Где же твоя воля? - удивился старый крестьянин. - Или ты просто без царя в голове?

- У меня, если судить по сознательности, наибольшая чуткость к словам, своеобразное тяготение к их выстраиванию в длинные и, естественно, связные цепочки, а это уже литература. Читали сочинения о плутах как у Кеведо?

- Моя старуха, может, читала.

- Я мог бы написать мемуары. Да, о своей жизни, она проживается непросто, удивительно, мной проживается, и я в ней как пенное вино в бутылке...

- Останется время и на мемуары, и будет то время досугом, потраченным не на праздность. Возьми меня на всякий случай в пример: я ведь везде успеваю, а кроме всего прочего и почитываю!

- И что вы читаете?

- Рукописные творения святых отцов.

С уважением взглянул наш герой на старика. Но это было мимолетно, в действительности Элой не мог пересилить себя и оторваться от созерцания изумительной церкви. Уже принял он предложение великого мастера, сказал, что готов попробовать свои силы в его искусстве, а между тем все стоял и смотрел, очарованный, на странные и чуждые ему, но такие притягательные формы, словно из ничего сотканные старым умельцем. Неужели случится так, что и он когда-нибудь создаст нечто подобное?

***

Старому умельцу нравилось предаваться воспоминаниям о Шарлотте, однако эти воспоминания были кратки и сводились к тому, что девушка, мол, явившись неизвестно откуда, недолгое время прожила в его избе. За это время, рассказывал старик, благодушно усмехаясь в бороду, она успела всюду сунуть нос и внести всякие смущения, взбаламутить и без того беспокойную жизнь здешнего края. Парни, восхищенные ее красотой и доступностью, ходили за ней по пятам, а взрослые мужи, думая отличиться, впадали в детство и кувыркались перед ней как шуты гороховые. К тому же - оргии, костры, нагота, всегда неприличная и чаще всего попросту неприглядная, ничем не выдающаяся, странные песнопения, скачки на манер козлиных. И вот она в лапах инквизиции.

- Небось, - рассуждал старик, - на дыбу вздергивают, кости ломают, вынимая из суставов, каленым железом прижигают... Щипцы у них там особенные, клещи, и, сказывают знающие, от клещей тех многие мучения. Если припомнить, опять же, нашу девоньку, так слезы на глаза навертываются, а нынче, поди, пяточки ей розовенькие, нежные, как у младенца, портют. Жалко девку. От себя ничего худого о ней не скажу - она у меня в голове аккуратно искала, когда просил, и к моему искусству в целом отнеслась положительно. Хотя и не в идейном смысле, в котором у нее со мной возникли разногласия и разразился крик спора. Но все равно ведь не то что у других было ее восприятие моих достижений. Даже моя старуха не понимает и плюется. Мало в человеках доброго. А Шарлотта все больше на звезды заглядывалась. Говаривала, что оттудова-де ее происхождение. Но я тебя, сынок, уверяю, бабье кудахтанье - вздор, не слушай его, сознавая единую пользу в том, чтобы сурово и беспрекословно ставить наши достопримечательности.

Поскольку не выходило у Элоя, как ни бился с ним зодчий, строительного мастерства, находил он утешение в помыслах о других жизненных возможностях, и среди них главную видел в том, чтобы как-то разобраться в спутанности Милагрос, Елены и Шарлотты. Они словно компактной гроздью зависли перед его мысленным взором, и он не в состоянии был сообразить, кто есть кто, рассортировать их и посвятить свои мысли той или иной в отдельности. Можно подумать, что сама реальность горазда на подобные шутки, а это далеко не так. И если бы только это... Ведь была еще особа, скормившая Хруму книгу, и она, знавшая что-то свое об острове, Отце, изгнании и прочем, могла воплощать в себе черты этих трех удивительных женщин, или с неизвестной целью подражать им, или, скажем, как-то запутываться в одну из них, выдавая себя за нее или питаясь ее душой, живя ее жизнью, а тем самым то и дело вводить его, Элоя, в заблуждение. Но чем, кроме косвенной догадки, что он, возможно, и есть некое нынешнее воплощение Старшего Брата, еще поучаствовала в его жизни та загадочная кормилица Хрума? Подозрения, что она ведет жизнь хищную и паразитическую и окольными путями подбирается к нему, сами по себе еще не вносят ясности в его жизнь. Не читается к тому же ничего серьезного и внушающего доверия в этих время от времени возникающих разговорах о давней истории острова и нынешней тайной жизни его изгнанников. И впрямь, что толку принимать на веру слова Елены, дочери харчевника, о его истинном происхождении, если все у него с этой Еленой свелось лишь к мимолетной связи? Стало быть, и сами похождения, приводящие его к этим разговорам и намекам, а в конечном счете к путанице, несерьезны? Вопросов много, а разумения нет. А какое, например, отношение ко всему происходящему с ним имеет Милагрос, если она бесследно исчезла, едва они покинули отчий дом? Ответа нет. Нет ответов. Действительность словно разваливается на куски от горячего прикосновения вопрошающей мысли, и в образовавшейся дыре остаются только поучения старого умельца, топор, отсутствие гвоздей и пилы, недоступность умения, непостижимая красота храма, одиноко доживающего свой век на солнечной поляне.

- Человеку, - сказал однажды старик, - самое привычное дело воображать, будто он мчится в объятия счастья, а часто выходит все наоборот, и вот уже проворное горе опережает, забегает вперед. Еще недавно ты ласкал тут свою Шарлотту и не предполагал разлуки, после чего я крепко понадеялся на твои успехи в моем искусстве. Но радость творчества не дается тебе, и потому я, разочарованный, могу не очень-то совестясь, не слишком-то сострадая сообщить тебе пренеприятное известие. Твоя разлука с Шарлоттой близится к концу - завтра ее поставят в костер, и останется лишь кучка золы. Нам со старухой это больно, но мы свою боль затаим и будем еще жить и работать. А ты решай.

Утром следующего дня Элой вышел на дорогу и побрел, спотыкаясь, в город. Его взгляд рассеянно блуждал по лесу, исподволь высматривая недавнее прошлое. Так он прошел немного, затем уселся на обочине и долго сидел в тупом раздумье, которое ни о чем не думало. Мир погиб, затоплен пожаром, небо и солнце поглотила багровая муть, и нет больше человечества, ибо раздавлено неведомым судом и страшным приговором, и почти уже нет Шарлотты, с которой можно было бы дать этой земле новую жизнь. Что же будет? что представляет собой теперь будущее и как оно теперь возможно? Он и сам не сумел бы объяснить свое состояние. Как и почему думалось ему сейчас вдруг о будущем? Даже не думалось, а грезилось, текло по душе какими-то смутными ощущениями, впечатлениями, предчувствиями. Струилось из неведомого источника представление о всемирном потопе и пожаре, о гневе Господнем, а в действительности не было ни пожара, ни потопа. Он словно хотел забыться и выдумывал какую-то заманчивую неизвестность, он и забылся, однако нечто, сидевшее внутри, упрямо и с нелепой настойчивостью продолжало выдумывать и искажать очевидное.

Напугало мелькнувшее сознание, что сходит с ума. Убоялся входить в город при свете дня. Вероятно разоблачение... Но пришлось войти. Вдруг возникла улица, где все живое двигалось в одном направлении, там катилась торопливая лавина мужчин и женщин, детей, стариков, собаки и дети путались под ногами, там странный и жуткий гул голосов наполнил пространство между домами. Кишение происходило на уровне груди, более или менее ясно обозначившейся у этой упрямо рассекающей воздух толпы, а ниже четко и твердо ступали ноги, и они вынесли всю тяжесть нахлобученной на них живой массы на площадь, где Элой увидел Шарлотту. Головы собравшихся на представление были уже словно на века запечатлены мощной кистью с предельной отчетливостью, с безукоризненной передачей обуревающих этих людей чувств и указанием на характерные черты. Шарлотта стояла на вершине аккуратно сложенной поленницы, привязанная к столбу. Элой понял, толпа ждет, что с девушкой сделается нечто страшное, но он-то знал, что с девушкой, породнившейся со звездами, ничего страшного произойти не может, и он подумал с гордостью: вот какие женщины дарят меня любовью и принимают мою любовь. Уйдет Шарлотта - останется Елена. Ведь исчезновение Милагрос не привело к отсутствию замечательных женщин и замене их участия в его жизни на что-то скучное и бессмысленное. Несть им числа, и они всегда будут с ним, что бы они при этом ни говорили и какой ни принимали бы облик. С такими женщинами не страшен огонь; их вид, их поведение, их манеры успокаивают; хотя у Шарлотты, пожалуй, словно и вида никакого нет сейчас.