Элой (СИ)

И фамулус пустился рассуждать о мерах и средствах, какие силы тьмы употребляют в преисподней против грешников. Первым побуждением Элоя было свернуть шею этому прохвосту, но, заглянув в кухню, ломившуюся от нетронутых еще яств, он удрученно вздохнул и прервал болтуна, железными пальцами сплющив его губы в неразговорчивую полоску.

- Вы, эрмано, уличили меня в стольких грехах, что желание хорошенько закусить после любовных похождений вряд ли усугубит мое столь уже плачевное положение.

- Так вы и не думаете о путях исправления? - как будто даже вздрогнул, содрогнулся фамулус, снова обретший свободу слова.

- Как не думать! Думаю... Но на пустой желудок мало веселых и полезных соображений...

- А похоже, - перебил эрмано Куке строго и внушительно, - что думаете вы не о чем ином, как о том, чтобы поскорее ступить на путь чревоугодия.

- Послушай, птенчик, отвяжись ты от меня ради Бога, заткнись, пожалуйста!

- Я вам скажу, с чего следует начать...

- Ты заткнешься?

- Путь исправления и нравственного становления начните с малого. Для начала следует покончить с обжорством. А потом...

Что-то большое засияло вдали за словно бы расступившимися стенами, за возможным избавлением от проклятого фамулуса, как бы маня Элоя взлететь в воздух и отдаться разным светлым течениям, пронизывающим этот воздух, без колебаний и страха поплыть ввысь, перебирая в самозабвении руками, напевая гимны, овеянные радостью бытия и свободы. Так он мог бы приблизиться к вечным источникам света, к ослепительным вершинам, к ангелам, но вместе этого Элой, подбежав к фамулусу, схватил его за горло. Извиваясь и задыхаясь, несостоявшийся ученик хрипел:

- Я знаю теперь... я понял, я разгадал...

- А будешь еще кровь мою пить? - громко прокричал Элой.

- Я понял, что уже поздно... сейчас понял... вы... Господи! вы уже действительно подписали договор с дьяволом и теперь обречены!

Слезы выступили на глазах фамулуса, и, плача, он долго говорил о том, что нет у него ничего, кроме кипящего желания преуспеть в науках и добыть философский камень, а иметь дело с человеком, заключившим некий союз с князем тьмы, страшно, но при всем при том хватать за горло - это все же несколько неожиданно и, кроме того, предосудительно, если принять во внимание, что мы живем в цивилизованном обществе.

- Это не в духе нашего времени, - закруглил фамулус и значительно взглянул на Элоя.

Присели они за стол, предполагая успокоиться и внести ясность в странно сложившуюся ситуацию. Фамулус возвестил: пришло время рассказать историю, в которой видим сначала несказанную красоту нашего здешнего общества, ибо всюду на всех местах, как бы позлащенных, возвышаются юноши блистающие и сверкающие, как звезды, дамы ароматные, украшающие местность на манер цветов, многомудрые мужи, любого сражающие молниями разума и громами диалектики. И на шляпах и шляпках письмена, повествующие о достоинствах этих великих граждан, а грешников, не запротоколированных и намеренно изъятых из красот изображения, незаметно уводят за угол, где их следы окончательно теряются. Затем в разрезе предлагаемой вашему вниманию истории видим парочку удивительных для нашего края чудаков. Ну, первый не совсем и чудак, зато второй - первостатейный. Не будет ошибкой одного из них назвать расточителем, а другого накопителем, в целом же эти двое, не замеченные в уклонении от повседневности, навязывающей порой всякие сомнительные пристрастия, решительно не похожи друг на друга, и в том, что они неожиданно сошлись и разговорились на улице, нельзя не усмотреть волю случая. И что они выпадают из абсолютной нашей лепоты и, выпав словно из универсума, проживают жизнь суетно, снуя всюду со своими странностями, - тоже дело случая, многих и многих понуждающего лихорадочно выскакивать за пределы священного пространства, где уверенно чувствуют себя только лучшие из лучших. С первого взгляда опознав друг в друге хлебнувшие горя души, они грянули шапками оземь, покрякивая, и некоторые даже утверждают, будто головы вовсе не были своевременно убраны из тех грянувших шапок. А слова полились рекой в мгновенно набравшем еще те обороты умоисступлении. Накопитель, который был, само собой, последним скрягой и чуть ли не душегубом и всюду ловчил вылезти наперед со своими жалобами на род людской, якобы его обманывающий и обдирающий точно липку, внезапно пустился горько подвывать и сетовать, причитать и перечислять скрупулезно свои беды. Расточитель, заслышав и завидев это большое, слишком для его привычного к скромности и скудости слуха шумное горе, невольно оторопел и попятился, однако накопитель схватил его за локоть, удержал и взволнованно поведал, как был обмишулен ловким проходимцем. Этот последний явился глубокой ночью и велел безвозмездно отсчитать ему двести гульденов, а не дашь, сказал, возьму у тебя ноздрю или печенку и где-нибудь продам. Как тут не дать! Ушел незнакомец, позвякивая гульденами, а накопитель все-таки затаил робкую надежду получить их обратно, да и с процентами. Но месяц миновал, а возврата нет, и нет процентов, нет барышей, - беда! горе!

Тут фамулус начал делать выводы:

- Смекнул скупердяй, что это злые проделки пришлеца Элоя, подученного бесами.

- Чепуха, - возразил Элой. - Хватит разводить турусы, кровосос.

***

- А вы слушайте дальше, - в свою очередь возразил и фамулус. - Накопитель это ведь просто человек, осознавший, что он прочно привязан к земле, дому, кровати, столу, мискам и курам и что надо обустраиваться и обживаться так, словно тебя поселили на века в этом мире. Он все греб под себя, вечно все всюду прибирал к рукам, крал и всякую даже мелочь и чепуху тащил к себе домой. Впавший в отчаяние из-за утраты гульденов, он как раз шел с жалобой к бургомистру, когда повстречал расточителя и поведал ему о своих напастях. Расточитель - а этот тип явился в наш город неизвестно откуда, в состоянии определенно нездоровом, и сразу заметался как бешеный, налево и направо фанатично раздавая свое добро, - выслушал внимательно, степенно поразмыслил и сообразил, что и в его напастях повинен тот же Элой. Своя у него, разумеется, обида, своя драма. Надо сказать, мысли этого господина никем из нас не разгаданы, и немудрено - они своеобычны, иноземны и носят, помимо болезненного, какой-то эндемический характер. А профуканное имение было невелико до смешного, умещаясь в кармане, так что раздача, устроенная этим бездельником, прошла у нас почти незамеченной, как сон или комическое представление бродячих артистов. И вот, у него, зажившего после раздачи юродивым и попрошайкой, вдруг пропал голос вместе с прежней остротой слуха: он вышел из харчевни, где по нашей милости обедал и выпивал, а тех уже и след простыл. Иначе сказать, не то что голос и упомянутая острота, а даже и вовсе весь слух нежданно-негаданно сошел на нет.

Расточителя, даром что был он гол как сокол, разговор с новым другом надоумил разжиться хоть решимостью и, руководствуясь ею, тоже подать жалобу. У бургомистра они кланялись, жаловались, плакали, - накопитель и тут вылез вперед, а расточитель ему вторил, как мог, - знаками и мычанием, - ибо думал, что его новый друг знает, что делать, и раз он плачет во весь голос, то ему, расточителю, тоже должно плакать изо всех сил. Накопитель поведал еще кое-какие подробности. Он ходил к Элою требовать уплаты долга, но тот посмеялся и возразил, что монетами расплачиваться не станет, а возьмет сейчас и отпилит себе хвост. Что тотчас же и проделал. То есть, представьте себе, отпилил внезапно обнаружившийся у него хвост и вручил его накопителю, а бедняга так растерялся, что с перепугу схватил этот хвост и побежал домой.

- Какая глупость! - прервал Элой рассказ фамулуса. - Вы, эрманцы, гордитесь своей рассудительностью и основательностью, а какие, однако, у вас предрассудки и нелепые верования! И сказки у вас отвратительные. Недаром вас хотят стереть с лица земли.

- Никто нас не собирается стирать, а вы слушайте дальше, - угрюмо велел фамулус. - В дороге накопитель подумал, что зря связался с чужим хвостом, который невесть какой породы и черт знает где волочился, пожалуй, что и в преисподней, и выбросил его в канаву, от греха подальше. И после этого вы, эрмано Элой, - повысил вдруг фамулус голос, - не желаете признавать за собой долга, а сами, между прочим, опять имеете целехонький хвост и прячете его в штанах! В этом господину бургомистру не составит большого труда убедиться, тем более что и я крикну, помогая тайное сделать явным. Господин бургомистр! - крикну я. - Соизвольте взглянуть на нашего распоясавшегося гостя, на пресловутого эрмано Элоя, прикажите стащить с него портки!