Дурдом - это мы(СИ)

-- Да тут от одной этой картины страшно. Зачем ты её держишь?

Напротив в багете висела картина -- женская голова с распущенными волосами на поверхности океана.

-- Ты что, не видишь? На меня не похожа?

-- Как вилка на бутылку. -- Роза встала со свечой, подошла к стене.

-- Ты смотри, а я не замечала. Действительно, портрет, теперь вижу.

-- Это Гриша Бурмин нарисовал, из наркологии. Мне в подарок.

-- А я подумала, что какой-то художник.

-- А он и есть художник. Окончил в Ленинграде, работал всё время.

-- Пока не спился.

-- А он и не спился. Его Блёйлер спасает. Нет худа без добра. Он и сейчас у Этибара работает.

-- А я из больницы никогда, ничего домой не приношу. Чтоб заразу не заносить.

-- Какую ещё заразу? Ты что, веришь в вирусную теорию?

-- Не "верю", а своими глазами вижу, что так и есть. Доказывать не собираюсь.

-- Рехнулась на старости лет.

"Рехнулась семь лет назад", - подумала Роза, с болью отгоняя выползшее воспоминание.

Помолчали, покурили в темноте.

-- Ты представляешь, мама на меня всю жизнь по редакциям писала.

-- Да ну. Я не знала.

И вправду. Викина мама тетя Сима писала лет сорок пять назад в "Пионерскую правду", что Вика не соблюдает пионерские заповеди, пусть настоящие пионеры её осудят, потом, попозже, писала в "Комсомольскую правду", а потом уже просто в "Правду" и в журнал "Партийная жизнь", хотя Виктория партийной жизнью нисколько не интересовалась и не была никогда в партии. Заведующей отделением она стала благодаря предыдущему главврачу, который был изгнан в своё время усилиями профессора -- за строптивость. Они вспомнили политзанятия, которые ещё не так давно проводил парторг Семен Семенович.

-- Помнишь, закрывали дверь, а Люда приносила пирожные, чай.

-- А пирожные брали у Дадаша, в кафе. Я уже и названия забыла: как там, петишу, эклер.

-- Пили чай, болтали. А потом Семен Семенович говорил: "Ну что, проработали тему, вопросы есть?"

Роза слабо засмеялась. А Анатоля на собрания не допускали, не полагалось ему там сидеть.

-- Давай, Розка, ложиться спать.

На следующий день Роза не пошла на работу, больничный лист ещё не кончился. Но если бы она слышала разговоры на кафедре, ей было бы легче.

-- А Роза Марковна замечательно держалась. Ни за что, никогда не скажешь, что между ними что- то было. И выглядела идеально.

-- Сильная женщина, -- сказал Расим Султанович. -- Сильный, уравновешенный, подвижный тип. Выдержка, стопроцентный самоконтроль, ничем себя не выдаст. Всю жизнь в психиатрии, всё это профессиональные черты.

-- Она ведь истероидная, -- возразил Пузатик. -- Никто не слышал, какой тарарам она может закатить?

-- Все слыхали. Но это не стихийно, а так, для разрядки. Любит сцену. Она немного демонстративная, я согласен. Но что за женщина, если у неё этого нет?

Расим Султанович симпатизировал Р. М. и даже тайно примерял себе роль Анатоля, хотя по возрасту (и положению) она подходила ему ещё меньше, чем Анатолю. "Но она никогда не смотрела на меня, как на мужчину", -- думал Расим. Тут он немного ошибался -- Роза не раз обращала внимание подруг на Расимчика, какая он прелесть, какой умничка. И даже говорила: "Поцеловать его хочется!" Кто знает? Ведь жизнь ещё не кончилась.

Ничего ещё не кончилось. Превращения материи бесконечны. То ли из волн, то ли из частиц получаются атомы, из атомов -- молекулы, из молекул -- организованное живое вещество, которое продолжает быть живым, но обращается снова в волну, в свет, так, что ли? Поэтому ничего безвозвратного и оконченного нет. Пока кто-то о чем-то помнит, оно существует. Поэтому не говори "никогда", не говори "навсегда". Не говори: я люблю тебя и буду любить вечно, не требуй взамен этого ненадёжного обещания любви и верности навсегда. Не говори: будет так, как я хочу и не иначе. Разве не скучно наметить себе линию жизни до самого конца и следовать ей, отвергая все возможные варианты? Ведь если сравнить живую реку с каналом между каменных барьеров, лучше ведь быть рекой.

А сейчас мы словно обитатели большого, неустроенного, нелепого, медленно горящего дома. Кто-то собрал своё имущество и ушёл. Кто-то заливает огонь и восстанавливает, что может. А кто-то пытается продолжать прежнюю жизнь, вопреки всему надеясь, что ещё вернутся те, кого любишь. Отказаться от надежды -- это невозможно. Очень трудно ждать. Но ещё труднее не ждать. Может быть, упадёт на нас прогоревшая крыша и погребет нас всех. А может, прийдут дни, когда будем вспоминать наш пожар, удивляясь, как удалось всё это пережить.

Баку, ноябрь 1993.