Дурдом - это мы(СИ)

К середине дня, в самое пекло, Заур пересёк засыпанные горячим песком улицы берегового селения и вышел на горку, под которой раскинулся пляж. Весь пологий склон был захламлён битыми эмалированными кастрюлями, тазами, крышками, словом, выброшенным имуществом расположенного рядом большого запущенного санатория. Заур стал спускаться по заросшему колючкой, ежевичными кустами и акацией склону.

Кстати, колючка, на которую старался не наступать Заур, была не простая, а особая. Гара-тикян было её название. Её синие веточки, усаженные длинными прямыми шипами и синими же ажурными шарами украшали и кабину автобуса, и будку сапожника, и детскую колыбель- она отгоняла шайтана.

Влажный морской ветерок дул в лицо, смягчая солнечный жар. Море яркой синей лентой лежало перед глазами, и белые полосочки пены оживляли его влекущую поверхность. До нужного места, где остался диск, было ещё далеко.

К концу дня на пустынный берег примчались спутники Заура. Он поднялся им навстречу, сияя улыбкой, худой и чёрный.

-- Я очистил диск от песка. Можно лететь прямо сейчас.

Диск лежал наполовину в воде. Кроме них, на берегу никого не было. Тихо шуршало море, слабо веял ветерок.

-- Прямо сейчас? Так всё сразу оставить?

-- А ты что, хочешь отсюда что-то увезти? Конечно сейчас. Я очистил диск, надо лететь, пока песок снова не набрался.

-- Ты посмотри на себя, тебе ведь массы не хватает, ты в два раза легче, чем надо. Аппарат не сработает.

Однако Заур не в состоянии был внять доводам разума. Только после неудачных попыток, убедившись, что магический диск ни на йоту не приподнимается с места, он сдался. Намокнув и нахлебавшись морской воды, путешественники решили ехать пока в город. Заур, повернувшись спиной, натягивал брошенные было больничные штаны.

-- Ничего себе! Что это у тебя?

Тут только заметили жуткий втянутый рубец на ягодице бывшего больного.

-- Крокодил тебя укусил, что ли?

-- Сам ты крокодил, -- огрызнулся Заур. -- Абсцесс это был, после азизазина, понял?

-- Так тебе не только вес восстанавливать надо, тебе пластику надо делать, форму воссоздавать. И ты надеялся так прямо лететь?

На обратном пути в автобусе Заур стоял с понурым видом. Он уступил сидячее место старухе в выцветшем калагае, шелковом тёмном платке с каймой. Из кошелки, которую она держала на коленях, тянуло пронзительным запахом свежего хлеба.

-- Не тоскуй, сынок, лучше хлеба поешь. -- Она коричневой сухой рукой оторвала кусок горячего ещё чурека и протянула ему. -- Ты что такой худой, болеешь, что ли?

-- Вылечился он уже, мать, из больницы его везём, -- ответил один из спутников Заура.

-- Из далиханы? Ну ничего, бог даст, всё будет хорошо. И все ушедшие вернутся в свои дома, лишь бы живы остались. И мои внуки тоже, -- отвернувшись к окну, она вытерла пальцем глаза.

Автобус дребезжал по той же дороге. Пожалуй, близилась осень. Скоро поспеет, будет съеден или превращен в лучшее на свете варенье инжир. Горы гранатов завалят базары. А вот айва, хурма дозреют позже. Хурме ещё долго оставаться на ветках. Ветер оборвёт и унесёт с деревьев листья, а ярким оранжевым плодам хурмы положено висеть и висеть на своих квадратных плодоножках, освещая своим сиянием пасмурный день. Нужно дождаться, когда деревянистая, вяжущая ткань плода превратится в сладкое, нежное желе, когда лопнет тонкая кожица и мякоть выступит из трещин. Не капни только на скатерть этим соком- останется навек коричневое пятно.

Самая запоздалая из всех -- айва. Всё лето растут под округлыми густыми листьями покрытые шёрсткой плотные, несъедобные, неровные шары. Зато положите две-три зрелых айвы куда-нибудь на полку, и её тонкий, несравненный аромат встретит вас у порога.

Долго тянется осень, до самого декабря...

Роза Марковна вечером в пятницу поссорилась с Толиком, а в субботу вечером заболела. Все ссоры между ними затевала она. "Я даю ему возможность легко бросить меня", -- говорила она себе. " -- "Ведь это ужасно, если я ему опротивею, а он не сможет порвать".

На самом деле, Толя был добросердечен и не мог причинить другому боль, разве что нечаянно. Но Роза, конечно, почувствовала бы его отчуждение и сама бы отошла вовремя. Это была её природа -- сделать муху из слона и наоборот, наговорить колкостей, высмеять и себя же выставить оскорбленной -- тут ей не было равных.

Вечером в субботу она позвонила Вике. Сморкаясь и покашливая, она объявила, что берет бюллетень с понедельника: "Посижу дома. Если нужно будет, наверно, к пятнице смогу выйти".

"Посплю по утрам и закончу платье", - думала она. Роза шила себе и вязала, умела плести макраме и так далее, короче, было чем заняться. А в последнее время она задумала себе "маленькое чёрное пальте" по Диору.

-- Представляешь, узкое, с узкими рукавами, и вот здесь разрез, - объясняла она Анатолю.

-- Но почему чёрное? Ты хоронить кого-то собралась? Тебе чёрное не идёт, -- это был последний аргумент.

-- Черное собирает свет, фигура получается отточенная, понятно? С моими ногами, на тонком каблуке, представляешь?

-- Ненавижу чёрное. Мерзость.

-- Ты ничего не соображаешь. Тамиллу учи! -- Слово за слово -- и Розка закричала: -- Видеть тебя не хочу, пошёл к чёрту!

Толик встал, положил Розкину кошку, которую всю ссору держал на руках, и ушёл из Розкиного дома, как оказалось, навсегда.

Ах, если бы знать заранее!

В понедельник Анатолий почувствовал себя совсем разбитым. Болела грудь, болело сердце, левая рука, голова. "Заразился от Розы", -- думал он. Не дождавшись конца рабочего дня, он решил уйти.

-- Так паршиво себя чувствую, пойду домой, лягу.

-- Зайди сюда, старик, я тебе медицинскую помощь окажу, -- пригласил его случайно подвернувшийся Рауф, врач из второго мужского. Он остался в отделении один, его коллега Семен Семенович ушёл в отпуск. Раскрыв белый шкафчик для одежды, где висела на плечиках его рубашка, он достал снизу завернутую в газету бутылку, развернул её.

-- Армянский? Откуда? -- вяло удивился Толик.

-- Подарили добрые люди. Из-за кордона, контрабанда. Сколько я коньяка ни пил, и Камю, и Наполеон, всякий там грузинский, молдавский, и наш, конечно, а самый лучший все-таки армянский.

-- Он легкий, испаряется прямо во рту, -- согласился Толик.

-- Аромат убийственный. Извини, брат, что в пластмассе даю, другой посуды нет. Вот, хочешь, в чашку плесну.

-- Да нет, давай так. Устал я, Рауф, одна нервотрёпка кругом.