Дурдом - это мы(СИ)

Заура, в соответствии с его диагнозом, поместили в спецотделение. А куда ещё девать неустойчивого психопата со склонностью к побегам и перенесенным алкогольным психозом? Особенностью спецотделения служило наличие в нём изолятора, тесного коридорчика, разгороженного на три камеры, а также "закрытой системой", т. е. каждая дверь запиралась своим ключом. Общий "кривой ключ", благодаря которому любой медработник может отворить дверь в любом отделении, здесь не годится. Впрочем, палаты и столовая дверей здесь вообще не имели, а дверь туалета не запиралась, хотя и там, бывало, случались неприятности -- повесится кто или попытается удрать через высокое окошко. Доктор, как обычно, с утра уже успел отлаяться, проводя пятиминутку со своим разношерстным, похожим на пиратскую команду персоналом и обход своих непредсказуемых больных. Он без большого интереса осмотрел и опросил Заура, уже переодетого по габаглинским стандартам в серые рваные штаны и серую куртку без пуговиц. И хотя Заур слова лишнего не сказал, его на первое время, на всякий случай поместили в изолятор, на замусоленный матрас прямо на полу, сделали укол и защёлкнули шпингалет на двери снаружи!

Тоскливо лежать в изоляторе, и если бы не инъекция, впору взбеситься и лезть на стену. А здесь, кроме стен и потолка, ничего и нет. Лежи и слушай, как гомонят больные, шаркают по полу тапочками, как зудит муха у дверной щели. Жарко, душно. Уже съеден убогий обед, проглочены разноцветные таблетки, больных разогнали по палатам на "тихий час". Из радиоприёмника над дверью дежурки в несчётный раз прозвучали "правила для посетителей": не носить скоропортящихся продуктов, не передавать острых, бьющихся, дорогостоящих предметов, не сообщать тревожных вестей...

И вот в неясную тишину палат вплелась тонкая монотонная мелодия. Кяманча и тар, то уступая друг другу, то сливаясь, ведут её. Переливчатые трели вьются вокруг основного пронзительного тона, будто в воздухе разматывается полупрозрачная, извилистая кружевная узкая лента. И вот мелодию перехватывает высокий чистый голос певца. Бесконечно унылый, тоскливый, не тронутый никаким ритмом звук улетает под небеса, переливается, пронзает душу насквозь. Певец держит в руках гавал, плоский большой бубен, но не позволяет ему вмешиваться в звучание своего серебряного голоса. Бубен используется пока только как резонатор.

С напряжением, с трепетом внимаешь оттенкам летящего звука. Кажется, душа твоя отлетает вслед этому голосу и витает в пространстве, подчиняясь утонченной фантазии певца. Это звучит древний, отточенный столетиями мугам. Никакая балалаечная, скрипичная или симфоническая музыка не может сравниться с мугамом. Он не вызывает ни мыслей, ни ассоциаций. Он транспортирует душу прямо во вселенную.

Вот иссякло нескончаемое дыхание у певца. Мелодию снова повели тар и кяманча. Душа спустилась ниже, ближе к земле, стала снова различать движение земной жизни, вовлекаться в её суету. Но певец уже передохнул, вобрал в легкие воздух. И снова увлёк душу в бесконечное, далекое неземное пространство. Снова и снова растворяется душа в мелодии мугама, снова и снова кристаллизуется она под согласное звучание тара и кяманчи. А вдруг не вернется душа из заоблачных высот, вдруг не захочет приземляться, втягиваться в дрязги и мышиную возню из- за хлеба насущного и места под солнцем?

Но так не случается с любителями мугамов. потому что после всех улётов и возвращений протяжная, завораживающая мелодия вдруг преображается в пламя, в зажигательную пляску! Чёткий ритм диктует оживший гавал, гулко и звонко дробя дружное мажорное пение кяманчи и тара. Оцепенение исчезает, уже не душа, а тело окунулось в музыку, каждая мышца вибрирует, хочется сорваться с места, полететь в танце! Отрешенные лица слушателей приобретают снова обыденное выражение, озаряются улыбкой. Эта троица- певец с плоским бубном в руках, тарист и кяманчист -- выиграет любое состязание по воздействию на нейродинамику у какой угодно инструментальной группы, вооруженной электроникой.

Дни шли за днями. Сколько можно держать человека в изоляторе, если ведет он себя спокойно, ничего не требует, разумно отвечает на вопросы? Заур заслужил перевод в палату. Здесь были соседи, койки, окно за решеткой, через которое виден соседний корпус, деревья, клумба, небо. Музизазаин делают не каждый день -- нет препарата. доктор, кстати, уже отменил своё назначение, перевёл больного на таблетки, от которых нет ни скованности, ни тумана в голове, просто хочется спать, но иная медсестра во время дежурства сделает укол и так, из своих личных запасов, только чтобы отдежурить спокойно.

Выводят и на прогулки в маленький дворик позади отделения. Сиди себе на скамейке или просто на камне и дыши воздухом, а персонал в это время проводит "шмон"- переворачивает матрасы, шарит в наволочках и пододеяльниках, чтобы потом предъявить доктору груду всякого недозволенного хлама, а то и нож, лезвие, шприц.

Хорошо под тутовым деревом. Запах под ним свежий, тонкий, с кислинкой и ягодной сладостью. Зато под инжиром пахнет дикой зеленью, как будто это не плодоносный инжир, а ядовитый анчар. И белый млечный сок на изломе черешка инжирного листа липкий и горький. Ствол этого низкорослого, разветвленного деревца обтянут гладкой белесой корой, узловат, словно суставы стариков. Тонкие гладкие ветки обвешены большими темными лапчатыми листьями.

Листья безвольно полощутся на ветру, крона свисает чуть ли не до земли. Под деревом прохлада и полутьма. По песку среди сломанных веточек и бурых свернувшихся листьев пробегает чёрный матовый жучок, который пахнет одинаково с деревом. Но нельзя спать на прохладном песке под инжиром, он утягивает у человека силу. А вот под гранатом и не примостишься. Куст колюч, широк, зарос кожистыми тёмными листочками, среди которых алеют удивительные гранатовые цветы, похожие на балеринку в плотном бордовом корсаже и алой шелковой юбочке. Хорошо во дворике, лучше, чем в палате.

А в изоляторе на месте Заура лежит уже другой больной. Милиция привезла его с морского вокзала совсем ничего не соображающего. Он уже немного подлечился, вспомнил кое-что: как плыл на пароме через море, как страшно было, когда понял, что против него замышляется заговор, как побежал и дрался, как связали его в порту. Не помнил только, куда девалась его новая куртка да и остальные вещи.

Может, кто из больных и расскажет невезучему, что в ту же ночь, когда привезли его в отделение, бессовестные санитары обобрали его, растащили и джинсы и другие вещи, а наутро доктор, побушевав, подписал-таки акт, что будучи в психотическом состоянии, больной сорвал с себя и выкинул в окно свою одежду, и она была, таким образом, украдена неизвестными лицами.

Если быть тихим, незаметным, думает Заур, то можно дождаться момента и бежать. Доверят вынести мусор или оттащить на кухню пустые баки после обеда. Кроме того, больных водят в баню, почти к самому забору. Могут повести на физиотерапию, на рентген.

Надо бежать! Не может человек жить в этом убожестве, среди обшарпанных стен и тараканов, надоела эта муть в голове, полуголодное зависимое существование, тычки персонала! Легче один раз умереть, чем изо дня в день пробуждаться для всего этого!

Трудные, трудные времена. Не хватает хлеба, лекарств, одежды для больных. Говорят: что делать, ведь мы ведём войну. Об этой войне в повседневной жизни лучше не вспоминать, что там творится, достоверно никто и не знает. В хозяйстве нарастает развал, но больница старается сохранить установившиеся порядки.