Дурдом - это мы(СИ)

-- Вот как, -- отозвался Мамед. -- Камилла тоже красивое имя. Арабское. Означает "совершенство".

-- А моё имя что означает, Мамедик, -- влезла в разговор Иза, утверждая своё приоритетное право на профессора.

-- А твоё, Иззят, означает честь, достоинство. По-арабски.

Уже совсем стемнело. Шёл дождь. Стёкла машины были покрыты множеством капель, исчерчены струйками дождя. Фары встречных машин заставляли их алмазно сверкнуть на мгновение. В машине было темно, тепло, пахло Изиными приторными духами. Ехали долго. Наконец машина свернула с асфальта, начала петлять между каменными заборами, нырять на неровной немощеной дороге. Мамуля остановился у глухой стены.

-- Подождите здесь.

Он вышел на дождь, снял замок с малоразличимых во тьме ворот, раскрыл их. Завёл внутрь двора машину, снова вышел из неё, чтобы закрыть ворота и открыть дачу. В свете фар серебрились капли на листве деревьев и кустов, блестели под ногами лужи.

Кама с удивлением увидела, как профессор открыл дверцу с Изиной стороны, взял её на руки и внёс по ступенькам на веранду дачи. Полненькие ножки Изы в лаковых туфельках задирались прямо к мутным небесам!

Все вошли внутрь дачного дома. Хозяин включил электричество. Внутри было довольно-таки запущено, мебель сдвинута кое-как, видно, никто здесь не жил. У некрашеной стены стояла кушетка. Иза где-то рядом тарахтела крышками, посудой. Мамуля кивнул Махмуду: "Ухаживай за девушкой, располагайтесь. Смущенная Кама не знала, куда ей сесть, что делать. Кажется, рядом ещё одна комната, вот раскрытая в темноту дверь... Топая каблуками, заявилась Иза. Она несла плечики, на которых висел её блестящий костюм. А сама она была в махровом мужском халате. "Вот бессовестная", -- подумала Кама. Но Махмуд уже тихонько тянул её, подталкивал в боковую тёмную комнату. "Какие у него висячие, старые уши", -- ещё успела рассмотреть при свете Кама.

В десять часов вечера, несколько помятая и разочарованная, она сидела уже дома. "Ходила на день рождения к Земе", - объяснила она матери. -- "И тебя никто не проводил?" -- "Да нет, был там один дурак, но я отказалась". "А кто он, сколько ему лет?"- "Отстань, не знаю!" -- с досадой сказала Кама. Она знала, что мать мечтает спихнуть её замуж, снять с себя ответственность за неё, пока она не влипла (имелась в виду беременность).

Кама уснула с мазохистскими мечтами: она беременна от Махмуда, рожает от него младенца, переносит позор и проклятия матери. Махмуд, тронутый её мужеством, материнством, бросает свою бесплодную каргу и женится на ней. Пусть он старый, но зато его все, все кругом знают, он очень много зарабатывает, лечит все болезни. Она наденет на регистрацию голубое платье, такое платье, такое... А Мамед просто подлец.

Однако по-настоящему любовь цвела в Габаглах, на природе. Вопреки усилиям учрежденного главврачом женсовета, несмотря на грозовые разряды от него лично, прелюбодейство было, так сказать, нормой жизни в больнице и охватывало все массы медработников. Зыбкую добродетель поддерживали, пожалуй, лишь немощные и безнадёжные уродины, по возрасту к тому же пребывающие в состоянии наблюдателей. И чего добивался главврач, противодействуя этим природным явлениям? "Делайте, что хотите, но только не в стенах больницы!"

А чем стены больницы священнее любых других стен? К тому же и времени лишнего нет: целый день на работе, одна дорога сколько съедает! Но общий развал и оскудение коснулись и этой стороны жизни. Поредели кадры, почти что исчезли: кто уехал, кто перешёл в коммерцию, а кто просто и неожиданно умер. Из всего цветника больничных красавиц осталась одна только Алла. Функционировала она, пожалуй, не менее интенсивно, чем в былые годы, но не было морального удовлетворения, не было общества, не с кем было переглянуться, посмеяться, намекнуть на общую тайну, поделиться подробностями. Ведь нужны не только любовники, нужны и соперницы, наперсницы, только тогда ждёшь нового дня с интересом. Алла грустно вспоминала минувшее: так уже не будет никогда.

Уже битый час у неё в кабинете сидел молодой, горячий Самир. Он пришёл в больницу недавно и ещё не вполне утвердился, не определился, кто у него здесь друг, а кто враг. Зато у него уже был опытный старший товарищ, самый интересный мужчина больницы Сафар Рустамович, проработавший здесь с молодых ногтей, лет двадцать, перепробовавший, по его словам, всех здешних женщин и знавший всем им цену. (Этим он компенсировал полную непригодность

своей сухопарой, неаппетитной жены к альковным утехам).

Всю долгую дурацкую беседу с Аллой Самир держал в голове, но не мог реализовать инструкции Сафара: "Не тяните время, не ведите долгих разговоров. Прощупали почву, увидели, что согласна, тут же вставайте и целуйте её, Не давайте ей встать, она ведь выше вас ростом, вам будет неудобно. А потом разложите её на столе, поняли, как в фильме "Однажды в Америке", помните? И работайте. "

Главное, непонятно было, согласна она? Или врежет, поднимет шум?

А в другом конце больницы в это же время, в таком же кабинете, за такими же занавесками бывшая активистка женсовета занималась любовью со своим постоянным партнером, хозяином кабинета. Но иллюстрацией к их позиции был бы не американский фильм, а итальянская новелла из "Декамерона". И если Алла всё-таки была красива, то активистке нечем было похвастаться, разве что сомнительной жизненной умудренностью.

Поредели кадры! В былое время её друг и не взглянул бы в её сторону. Он перенес много приключений в своё время, за которые, по невезучести, почти всегда жестоко расплачивался: то разъяренный муж разобьет ему голову, то другой разъяренный муж ищет его по всей территории больницы с оружием в руках, то главврач самолично стаскивает его в рабочее время с ложа наслаждений. Спас его тогда только неурочный приезд комиссии, замяли дело.

А вот с бывшей активисткой пока спокойно. Но сколько ни закрывай занавеси, сколько ни напускай на себя безразличного вида, от персонала не спрячешься! Что не рассмотрят, то домыслят и разнесут по больнице.

А в изоляторе спецотделения творилось ещё большее непотребство. Санитар Агашка удовлетворял свои гомосексуальные наклонности, используя слабоумного безответного Алика. Наверно, это был день активного солнца. Возвращаясь в больничном автобусе после работы, Самир шепнул Сафару: "Мы теперь с вами породнились, Сафар Рустамович." -- "Ну, вот видите, как просто". Делу время, но и потехе час.

Назначен был день списания. В любом хозяйстве, где новые вещи не покупают, а получают после "списания" старых это самое списание великое дело. За день-два хозяйка, подсчитав ещё раз понесенные расходы и содрогнувшись, подошла скрепя сердце к заведующему отделением. Начала издалека: посетовала на бессовестный персонал, на его жадность и бездеятельность, никого особенно не называя.

-- Ну что, прогнать кого-нибудь? -- нетерпеливо спросил доктор.

-- Нет, доктор, нет. Пусть работают. Где не сделают, я сама уберу, приведу в порядок, что надо, куплю. Чтоб никто не придрался. Ведь послезавтра списание, -- она помолчала многозначительно.