Дурдом - это мы(СИ)

Заведующая хлопнула ладонью по столу:

-- Хватит болтать! Работать надо! Убрать с глаз весь дихлофос! Чтобы и духу не было!

-- Выбросить, Эльмира Садыховна?

-- Да нет же! Запереть у хозяйки, чтоб ключ только у неё! Чтоб никто не добрался!

Поздно вечером, когда дежурный врач уже улегся спать, попросив Аллаха не посылать ночью больных, в приёмной зазвонил телефон. В молодые годы доктор сорвался бы с койки, схватил бы трубку с готовностью решить любой вопрос, ответить за всю огромную больницу. Но сейчас он неохотно вылез из постели, нащупал босыми ногами тапочки, не торопясь снял трубку:

-- Больница.

-- Пожалуйста, скажите, больная Акперова Умая поступила в больницу? -- звучание молодого девичьего голоска смягчило сердце доктора, он ответил вежливо, перелистав журнал:

-- Сейчас, девушка. А она уже выписалась, позавчера. А если вам дата поступления нужна, вы с утра в архив звоните.

-- Нет, доктор, она должна была сегодня вечером прийти, я сама её до автобуса проводила.

-- Через два дня? -- удивился доктор. -- Надо было её прямо до больницы довести. Разве можно наших больных одних посылать. Ещё не доехала она.

-- Я не могла. Извините за беспокойство. -- Девушка дала отбой.

"У наших больных родственники такие же ненормальные, как и они сами", -- привычно подумал доктор, возвращаясь в постель. Он знал, почему девушка довела больную только до автобуса: из экономии, не хотят благодарить врача. И действительно, примешь, не откажешься, куда денешься? А они сидят себе дома и названивают, дескать, принял уже её?

На другом конце провода Нора, дочь пропавшей больной, совещалась с мужем. Что делать?

За что ей такое несчастье, почему она родилась на свет у сумасшедшей матери? Сколько она помнит себя, она знает, что мать у неё больная, ненормальная. И отца у Норы не было, ушел он от них, когда Норе и года не было, наверно, из- за маминой болезни. Но они с мамой жили хорошо раньше! Мама выписывалась из больницы, забирала Нору от своей сестры, они опять возвращались домой, мама работала -- до следующего приступа. А потом мама пустила в дом этого наглого Самеда, прописала его, вышла за него замуж -- и жизнь стала невыносимой. Пошли скандалы, драки. Самед вызывал спецбригаду, и маму увозили уже не в городскую больницу, а в Габаглы.

Как-то она пробыла там целый год. За это время Самед развелся с ней и привёл новую жену в их квартиру! Нора всё это время жила у тётки и только через соседей они узнавали, что происходит в их доме. А мама вернулась какая-то скованная, одеревенелая, новую жену Самеда как бы и не заметила. Правда, вскоре это прошло, стали они жить двумя враждующими семьями -- мама с Норой в одной комнате, Самед с женой в другой.

Жена оказалась ещё хуже Самеда, орала, швырялась чем попало, обзывала их обеих шизофреничками, писала заявления в милицию. И у матери скорее, чем обычно, начался приступ. Она перестала спать ночами, застывая, прислушивалась к "голосам", бормотала себе под нос, отвечая им...

Как-то перед рассветом Нора вскочила, словно её толкнули: кровать матери была пуста. Нора выбежала в прихожую. Мама стояла на табуретке, прилаживая к трубе у потолка верёвку. В то же утро Нора сама отвезла её в больницу.

Ужасно жалко было маму, почему ей выпала такая мучительная болезнь. Нора боялась и за себя, ведь она тоже может заболеть. Навещала маму нечасто, ведь с пустыми руками не пойдешь, а денег было мало, очень мало. И выписать её вовремя не смогла. Хоть и плохие условия в больнице, но зато рядом врачи, она всё время на глазах у людей, ей дают лекарства, кормят как-то.

Мама похудела, просилась домой на каждом свидании, но у Норы появилась любовь, возможность устроить свою судьбу. Её полюбил начальник конторы, в которой она работала. Не могла ведь Нора объяснить Умае, что из дома она ушла, живет пока у начальника, а он, хоть и любит её, но жениться пока не спешит. Приходилось сочинять, что у Самеда жена бесится, денег совсем ни на что не хватает (всё это было очень близко к правде) и вообще, ходить в больницу пореже.

Наконец, начальник расписался с Норой, и родня его без особой радости согласилась, что тёща будет жить с молодыми, а комнату продадут Самеду, всё равно там жить нельзя. Нора привезла маму, надеясь, что как-то все уживутся вместе. Однако недолго жила Умая с молодыми, хотя и старалась не мешать, молчать, быть незаметной или даже в чем-то помочь. Муж стал страшно раздражительным, злобно острил, рассказывал анекдоты о сумасшедших и успокоился только после того, как Нора снова отвезла маму в Габаглы.

У Норы начинало болеть сердце, как только она вспоминала маму в больничном халате у дверей отделения. Что делать? Поломать свою личную жизнь, вернуться домой, жить с мамой и Самедом? Ведь в конце концов закон на маминой стороне. Но муж любил Нору, он согласился ещё раз, чтобы Умая жила здесь. Однако при виде её так передернулся, таким голосом поздоровался с нею, что Умая тут же съёжилась, не села за стол: "я в больнице пообедала", а вечером, когда муж ушел на дежурство (он перешел работать в райотдел) они с Норой поплакали и Умая сказала, что завтра или послезавтра опять поедет в больницу и побудет там, пока Нора не добьется размена их собственной, занятой Самедом квартиры.

Но Умая уже имела план, как развязать свою девочку и самой больше не страдать. Она сядет в автобус одна, уговорит Нору не провожать её, а сама проедет до конечной остановки, мимо больницы, и сойдет у пляжа. Найдет пустынное, безлюдное место, примет все таблетки музизазина, которые она скопила в больнице, войдет подальше в воду, ляжет в теплые, такие нежные волны, распластается на поверхности моря, расслабится. Волны будут держать её, качать. Ведь вода в нашем море такая соленая, плотная, что легко держит человека, ему не надо прилагать никаких усилий, чтобы остаться наверху. И Умая уснет в этой божественной постели, под звездным небом, видя облака, а не пятна протекающего больничного потолка.

И вот в сумерках Умая брела по самой береговой кромке, ощущая босыми ногами щекочущий мокрый песок, ритмично набегающую теплую морскую воду. Свои рваные туфли она сбросила в самом начале пути. А полотенце, которое Нора дала ей с собой в больницу, набросила на плечи. Как давно не была она на пляже, не купалась в море! Может, не принимать лекарство, а просто уплыть как можно дальше, безвозвратно? Но тонуть будет очень неприятно, ведь хочешь не хочешь начнешь барахтаться, задыхаться, глотать горько-соленую воду. Умая не хотела умирать в мучениях, хватит с неё!

Она всё шла и шла, а вокруг темнело, и вот уже море стало темным, пугающим, бесконечным. Страшно входить в такую воду! страшно даже остаться на берегу одной. Но Умая вполне владела собой. Это был обыкновенный, простой, идущий снаружи страх, а не внутренний, как при болезни. Голова была ясной, мысли текли реальные, простые, свои, не навязанные болезнью, как бывало.

И слышит она только ритмичный плеск волн. Никто не окликает её, не говорит с ней, ведь на берегу никого нет. Даже как-то жаль, что умрет такая спокойная, разумная женщина, совсем не больная! Умая села на песок. Хотелось есть, но кроме таблеток, в рот нечего было положить. "Посижу тут до утра, а утром, как можно раньше, и сделаю это", решила она.