Дурдом - это мы(СИ)

В это время Нора уже в третий или четвертый раз поднимала бедного дежурного врача с постели, и он сказал ей наконец: "Девушка, сколько можно! Скажите свой телефон, я обещаю вам, что позвоню, как только она явится. А сами больше не звоните!"

Умая отошла от береговой линии, разгладила руками песок, насыпала из него что-то вроде подушки и легла, укрыв нарядным полотенцем ноги. Она смотрела в темно-синее далекое небо, усыпанное звездами. Как прекрасно! Может быть, есть загробная жизнь, и Умаина душа завтра будет уже там, наверху? Хорошо раствориться в море, а еще лучше растаять в воздухе, превратиться о облачко, не страдать, не мучать свою девочку! Если у неё хватит духу сделать всё, как она задумала, если всё удастся, то и на похороны тратиться им не придется.

Умая незаметно уснула. Нора к этому времени тоже спала, наплакавшись и взяв с мужа обещание завтра утром на машине свёкра поехать на поиски мамы.

Чем приятнее пахнет вокруг спящего, тем лучше ему снится сон. И Умая видела изумительный, утешительный сон в эту ночь.

Проснулась она, когда край солнышка уже выглянул из- за горизонта, тут же вспомнила, что ей предстоит и ужаснулась, что мало времени осталось до появления людей. Решимости содеять намеченное у неё осталось совсем немного, но никакого другого выхода нет. Вернуться в больницу? Нет, легче умереть.

Первое же легкое движение пронзило её жестокой болью. Поясница! Нельзя в таком возрасте лежать всю ночь на влажном песке! Умая не могла шевельнуться. Радикулит победил.

Нора с мужем нашли её на том же месте, в той же скорченной позе, когда солнце уже поднялось высоко, море блистало и дышало, как всегда, а на краю затопленной стены сидел мальчишка -- удильщик, который и показал им: "Тётя там, в ямке лежит".

Умая не могла разогнуться, не могла ступить и шагу. Дочь с зятем с трудом тащили её в машину, а она не отводила взгляда от морской синевы и была странно умиротворена, несмотря на боль. "Ничего, умереть никогда не поздно".

Профессор в эти дни впал в хандру. Фактически у него был давно уже отпуск. Но он ежедневно являлся на кафедру, просиживая часы в своем украшенном чеканкой, вишневыми портьерами и замысловатой бронзовой лампой кабинете, с верной Изой у двери. "Работал над статьей". Тоскливо, скучно.

Что у него в жизни было хорошего? Нет привязанности, тепла. Кругом завистники или паразиты. "Дай, помоги, устрой". Устал! Жена красавица, не старая ещё- а что толку! Не работает, но и дома не сидит. Ездит по путевкам и без путевок, покупает там одно, здесь другое, увлечена этим. Не для продажи- боже упаси. Разве что лишнее останется или кто-то из своих очень попросит. И сказать ничего нельзя- сразу крик: "Я создала тебе дом, у кого ты видел такой интерьер, такой гарнитур! А какое я приданое для Сабины собрала!"- и так далее.

А Сабина, единственная дочь, хоть и числится на полставки в больнице, на психиатрию откровенно плюёт. Основная её деятельность- в турбюро с иностранцами, благо выучили её английскому в свое время. Позор! Скоро тридцать, а замуж не желает. Да и кто из приличных, из своих её возьмёт! Жить не хочется, когда думаешь об этом.

День сегодня пасмурный, душный. Море неподвижное, тусклое, молочно- белое, неуловимо переходящее вдали в белёсое небо. Деревья в пышной зелени, а под ними уже валяются желтые листья. То ли дождь пойдёт, то ли ветер сорвётся.

Профессор звонком вызвал секретаршу Изу. "Пусть придёт трудинструктор Кямаля, принесёт с собой журнал трудотерапии". Иза одарила Мамулю неодобрительным холодным взглядом. Но не посмела ярче выразить свое отношение к этой встрече.

Через несколько минут дверь приоткрылась, и Кама вошла в кабинет. Мамуля смотрел на неё. Коротковатые ноги, широкий плоский зад. Большая голова с сильно отодвинутой назад линией волос, что придает профилю неприятное выражение... Улыбнулась широким ярким ртом, показала ряд неправильных, далеко не жемчужных зубов. "Нет, не нравится она мне", -- подумал Мамуля. Но вслух сказал: "Садись, Кямаля, не стесняйся". Кама присела, наклонилась вперед. В разрезе белого халата мелькнула глубокая ложбина между грудями. "А грудь большая, как в календаре". В столе у Мамули хранился иностранный эротический календарь.

Они встретились глазами. Ему показалось, что в глубине каждого её зрачка вращается по маленькому втягивающему смерчу. Он с усилием отвёл взгляд.

-- Тебе сколько лет, Кямаля?

-- Двадцать один.

-- И всё ещё трудинструктор? -- фальшиво удивился профессор. -- Надо учиться, развиваться, занимать место в жизни.

Кама вздохнула и попыталась было рассказать затасканную легенду о бесстыжем экзаменаторе на приёмных экзаменах, из-за которого она "встала и ушла", не попала в институт. Но Мамед Мамедович с первых слов оценил стоимость предложенной информации и прервал её: "Не хочешь немного развеяться, отдохнуть, съездить куда-нибудь?"

-- А во сколько? -- простодушно спросила она.

-- Ну давай в семь часов, -- сказал Мамуля. -- Ты мою машину знаешь?

-- Конечно, Мамед Мамедович.

-- Так вот, выходи из метро Азизбекова, я буду в центре, у тротуара, поняла?

Кама затрепетала. "А если дождь пойдёт?"

-- Даже если землетрясение будет, я приеду и буду тебя ждать.

Мамуля покосился на дверь и рискнул, поцеловал её, перегнувшись через стол, как бы в закрепление дружбы, рукой слегка ощупав её действительно увесистый бюст. Что с ней стало! Она покраснела, задышала часто, даже, кажется, застонала. Мамуля вдохновился... "Смотри, Кама, значит, договорились. Дома скажешь, что часов в десять придёшь".

Но человек предполагает, а бог располагает.

Когда в семь часов Кама, наряженная в лучший лифчик, лучшую комбинацию, лучшее платье явилась к станции метро, в машине было трое! Махмуд и Мамед с Изой! Оказывается, немедленно после ухода Камы в кабинет ворвалась Иза, подслушавшая беседу влюбленных! Она закатила негромкую, но впечатляющую истерику, припомнив Мамуле свои заслуги, свои жертвы ради него, всплакнула, и Мамуля, отчасти напуганный, а отчасти польщенный её неувядаемой любовью, внес поправки в предполагаемое развлечение: пригласил Махмуда, посулив ему Каму, и взял для себя Изу.

Накрапывал дождь, начинало смеркаться. Мамед зарулил вправо, и "Волга" с известным всем психиатрам, гаишникам и прочей публике номером покатила по апшеронской дороге на дачу.

"А где у него дача?" -- тихонько спросила Кама у Махмуда. Он сидел, обняв Каму за талию и положив руку ей на бедро -- подготавливал её. Мамед обернулся. -- А зачем тебе знать, Кямаля? Тебя спросят, а ты скажешь: ничего подобного, никуда я не ездила. Я даже не знаю, где у него дача.

-- Лучше называйте меня Кама, Мамед Мамедович! Меня все называют Камой, только отец Кямалей. А он с нами давно не живет. А по паспорту я Камилла.