Дурдом - это мы(СИ)

Приятно переговариваясь, они выпили по пластмассовой мензурке коньяка, затем по другой.

-- Ну как, легче стало?

-- На самом деле, отпустило как будто.

-- Вот видишь. Иди домой, прими аспирин -- и на боковую. Утром выздоровеешь.

У ворот Анатоля встретил Махмуд Алиевич.

-- Ты что, Толик, скучный такой?

-- Заболел я, Махмуд. Голова болит, вся левая сторона, аж рука онемела.

Махмуд принюхался.

-- Ты уже полечился немножко, я вижу. Иди, прими аспирин и побольше жидкости.

-- А в отделении сказали, в горячую ванну.

-- Кайф. Смотри, не утони только в нетрезвом виде.

Часов в пять главврачу позвонила Тамилла, дрожащим голоском сказала: "Ахмед Агаевич, Толик умер". Сквозь плач она рассказала: пришел домой, велел набрать ванну погорячее, разделся и лёг в неё. А когда она заглянула через полчаса, он был весь уже синий. Вызвали его двоюродного брата, Тамиллиных родных, сообщили в Дербент, где жили другие родственники.

Утром Виктория Леопольдовна совещалась с Гюльнарой Самедовной: -- Надо Розу как-то подготовить.

-- Как ей сказать? Вот ведь никто не ожидал. Как у брата моего. Это инфаркт, Вика.

-- Какой дурак сказал ему ванну принять? Он себя этим угробил.

-- А сколько ему лет?

-- Сорок один, кажется.

-- Самый опасный инфарктный возраст для мужчин. Брату сорока не было.

-- Бегал, метался на два фронта, и в больнице Ахмед всё на него спихнул --Фигаро здесь, Фигаро там.

-- И не курил.

-- Зато нервотрёпка. Сердце не выдержало.

-- А Розке сколько?

-- Пятьдесят четыре. Гюля, я не могу с ней об этом разговаривать. Позвони ей сама.

Гюля набрала номер.

-- Это ты, Розочка. Ну как ты, когда придёшь.

-- Спасибо, Гюля. Может, послезавтра или в пятницу. Как в больнице дела?

-- Да ничего, Роза.

-- У тебя тоже насморк, что ли?

-- Да, Роза, да. -- Гюля уже плакала. Закрыв рукой трубку, она повернулась к Вике:

-- Не могу я. Сама скажи.

Вика схватила трубку:

-- Здравствуй, Роза. Скоро собираешься выйти?

-- Соскучились уже? Если попросите хорошо, организуете встречу по протоколу...

-- Подожди, Роза, у нас несчастье...

-- Знаю, знаю. Во сне видела -- дорогому шефу на лысину туалет протек.

Вика дала отбой.

-- Чёрт с ней. Потом позвоним, когда подготовимся.

Роза забеспокоилась.

-- Умер, что ли, кто. Вдруг Вера? И от Толечки давно ничего нет. Знает ведь, что болею. Мог бы давно зайти.

Она никогда не звонила Толику домой. Но сейчас решила: "Попрошу его к телефону. Пусть жена скажет, что его дома нет. Может, разъяснится, в чём дело". Но вместо жены ответил незнакомый мужской голос:

-- А кто его спрашивает?

-- Это по поводу стекла. Он зеркальное стекло обещал, сказал позвонить вечером, но я вчера не дозвонилась, извините, наверно, с телефоном что-то, -- тарахтела Роза, мучительно соображая, что же случилось, почему там чужие люди.

-- Боюсь, что ничего не выйдет. Он не сможет вам стекла достать.

-- Что, что? -- в волнении закричала Роза.

-- Он умер.

"Он умер, а я жива. Так мне и надо". -- думала Роза, как только сошло с неё шоковое оцепенение и она получила способность воспринимать мир. -- "Не берегла его, гнала, высмеивала. "

Не хотелось знать подробности, всё это было неважно. "Жизнь кончилась, больше ничего не будет". -- думала Роза. Она могла заплакать, разбив чашку или потеряв деньги. Но э т о горе не смоешь слезами. "Ну ничего, -- утешала она себя, -- зато можно спокойно стареть. Не надо держаться. Плевать на всех". Однако утешение было плохое.

Что делать? Нельзя ничего показать. Запереться дома, никого не видеть? Вечером был разговор с Викой. "Завтра все туда пойдем, в четыре. Его повезут в Дербент, здесь хоронить не будут. Может, не пойдёшь?" -- "Не знаю, Вика, посмотрим. "

Не ходить на похороны? Это было бы лучше всего. "Но нельзя. Никогда себе не прощу". Придётся пойти. Держаться ровно. Представить, что умер Пузатик. Жаль, конечно, но в общем безразлично. Говорить о постороннем, уйти до оркестра. "Вдруг зарыдаю под музыку, вот концерт для публики".

Назавтра, сидя перед зеркалом, Роза красилась, причёсывалась, продолжала готовиться:

-- Быть на виду у профессора и всей этой кодлы. Тогда смогу держаться. Не подходить к Вике, Гюле. А то вдруг заплачу. Это хорошо, что он умер. Значит, не разлюбил, не бросил. Хороший конец.

Черное не надевать. Она выбрала сине-зеленый костюм, закрытый, но не мрачный. Вчера ночью, лежа без сна, она вспомнила про чёрное платье. Встала в темноте, собрала все лоскутья, завернула всё вместе в газету, вышла в темный, тихий двор. Все спали. Лишь у Агигят слабо горел свет- из- за ребенка. Но там тоже спали. Роза прошла к подъезду, где стояли мусорные баки и бросила сверток в самый средний . Потом вернулась, легла, попыталась перевести свое горе в другое русло, поплакать за счет платья: сколько денег кошке под хвост, такую прекрасную ткань перевела -- но не помогло. Плевать на деньги и ткань!

Итак, держаться. Не давать им пищу для злословия. Может, принять какой-нибудь транквилизатор? Но ничего, кроме валерьянки, в доме всё равно не было. И неизвестно, как подействует. -- Роза никогда никаких психотропных средств не принимала.

Вечером, после всего, сидя у Вики, они курили и пили коньяк из плоских хрустальных рюмок. Виктория Леопольдовна во внебольничной жизни была художником интерьера. Попавший к ней гость забывал, что только что карабкался сюда по гнилым деревянным ступеням мимо помойки и мусорных ящиков, щедро посыпанных хлоркой. Вика жила в таком же доме, что и Роза, но только в Крепости, самой старой части города, недалеко от Девичьей башни. Трещина в стене, которую безуспешно пытались замазать ещё до Викиного рождения, была при крыта замечательной гирляндой, а выбоины в мраморном подоконнике заставлены керамическими цветочными горшками. Давно стемнело, но хозяйка не стала включать свет, а зажгла свечи в фарфоровых подсвечниках.

-- Не могу привыкнуть без мамы. Страшно тут одной.

Викина мама умерла полгода назад, прожив восемьдесят лет.