Мать ветров (СИ)

Сегодня к нему пришла Хельга.

Сестренка забралась с ногами на софу и что-то записывала. Рядом с ней на потертой, расшитой цветами обивке лежали чертежи механической птицы Артура, тут же и еще на столе — раскрытые книги, а на коленях — деревянная птичка. Та самая, которую вырезал для старшего внука Богдан.

— Ты нашла, с кем советоваться, — усмехнулся Милош и мягко поцеловал Хельгу в светлую макушку.

— Подожди, — тихо, но непреклонно ответила девушка. Интересно, кто у кого нахватался, она у Марчелло, или он у подруги? Работали оба — не своротишь. Не то, что Артур, который с неизменным удовольствием отвлекался на потрещать.

Милош покорно вздохнул и временно оставил сестру в покое. Подошел к сердце-цвету, который обитал в горшочке на окне, протянул руку. Золотистые цветки тут же прильнули к его ладони, защекотали, заласкали сияющими лепестками. Невозмутимая Хельга сосредоточенно решала уравнение, видно, что-то высчитывая для безумного проекта своего не менее безумного супруга.

А ведь совсем недавно огромная рукотворная птица казалась ему просто волшебным сном. До тех пор, пока Артур и Хельга не поделились доверительно своими идеями. Конечно, нечего было и мечтать о том, что однажды он полетит над горами, над морями. Милош воочию наблюдал гораздо более развитый, чем его родина и соседние страны, мир, который, тем не менее, не знал подобных машин. Но само присутствие при рождении чуда окрыляло, завораживало.

Золотые цветки уютно устроились на его широкой ладони, а светлые волосы Хельги льдисто поблескивали в свете масляной лампы. Сестренка.

— Все, теперь я с тобой! О чем задумался?

— М-м-м... Как бы тебе ответить... О прогрессе и о тебе.

— О, — Хельга озадаченно уставилась на брата. — Нет, мне Али давно рассказывал, что у тебя хитро голова устроена, да я и раньше на чокнутых мыслителей налюбовалась. Но чтобы так!

— Вот так, — Милош аккуратно убрал с софы все бумаги и довольно облапил покрасневшую сестру. Ехидно полюбопытствовал: — Смущаю? Ты разве не привыкла к Али?

— Привыкла, но в Пиране из родных был только Али. А тут вас целая толпа! Ну, не дуйся. Просто... Милош, это немножко страшно. Когда годами живешь в одиночестве, а потом вдруг оказываешься женой, сестрой, подругой... Дочерью — в третий раз. И радостно, и страшно. Понимаешь?

— Понимаю, маленькая.

— И ты туда же! Маленькая... Я вообще-то старше вас троих.

— Это аргумент? — удивился Милош и выразительно повел широченными плечами.

Оба прыснули.

— Так что там с прогрессом? — спросила, отсмеявшись, Хельга.

— Прогресс... Я с самого детства понимал его значение, особенно в медицинской области. Для нас не существовало запрета на вскрытие трупов. Мы тратили уйму денег, чтобы добыть новейшие труды из Ромалии и Саори, каких и в помине не было в Грюнланде, а потому оказывались на шаг впереди здешних лекарей, даже королевских. Но одно дело — на шаг, а другое — на десяток. В Бланкатьерре я узнал эфир. Бесцветное пахучее вещество, такое скромное, но сколько жизней он спас и еще спасет, насколько проще с ним оперировать. Это тебе не самогон в горло и деревяшка в зубы. А еще более качественные инструменты, лупы, очки. Они не только помогают пациентам, но и освобождают время лекаря, экономят его силы, которые можно потратить на что-то еще, на другого пациента или, скажем, на работу в совете общины.

— Но ты смотрел на нашу птичку.

— Да. И если у вас получится... Даже забудем о том, чтобы лететь над морем. Пусть летает хотя бы в пределах нашей Республики и чуточку быстрее, чем лошадь. Она будет доставлять послания, продукты... да тех же больных, если им нельзя помочь на месте, в деревне. Тушить пожары с высоты. Следить за границами. И снова экономия сил, времени, ресурсов.

— Оказывается, наша с Артуром мечта о свободе такая материальная, — улыбнулась Хельга и ласково погладила спину деревянной птички.

— Это плохо? — Милош в шутку попытался отобрать игрушку, да не тут-то было.

— Не отдам!.. И нет, не плохо. Милош, я жила в квартале Ангелов... В первые дни революции один бродячий театр давал представления, так я запомнила. «Сначала хлеб, а нравственность потом»***.

В коридоре послышались торопливые шаги. Дверь с шумом распахнулся, и на пороге засиял Артур, затмевая и лампу, и сердце-цвет.

— Дорогие мои, на этой неделе точно порох испытывать будем!

Брат и сестра переглянулись. Хельга выпустила из рук птичку и подошла к мужу, а Милош вполголоса обронил:

— Интересно, как нам аукнется этот прогресс.

Знатные сугробы подобрались к самым окнам кухни, и оттого печь внутри казалась еще жарче, и яблочный пирог ароматнее, и мята — свежее и острее. И дегтярная мазь, которую Радко зачем-то стащил у мамы, благоухала крепче.

Сам Радко настороженно прядал ушами, по которым не получил за шалость ни от родителей, ни от бабушки, на даже от сурового прадедушки. На всякий случай аккуратно закрыл баночку, отложил ее в сторону и подкрался к столу. Определенно, со взрослыми творилось что-то неладное.

После подробного рассказа Марчелло и Шалома с отдельными замечаниями от Эрвина в теплой кухне, битком набитой многочисленными обитателями дома, воцарилась тяжелая тишина.

— А нас недавно пугала собственная диктатура, — горько усмехнулась Марлен. — Да вот выходит, что беречь ее надо как зеницу ока. Следующая диктатура пострашнее будет.

— И мы о том же подумали, — ответил Марчелло. — В нашем распоряжении именно этот этап революции. На других этапах можно и даже нужно не опускать руки. В видениях Шалома и при бешеных росла пшеница. Но мы обязаны продержаться на нашей ступени столько, сколько необходимо для максимально глубоких, серьезных преобразований, чтобы контрреволюции пришлось откатывать их очень, очень долго.

— Вот и какого рожна сидим с похоронными лицами? — фыркнула Зося, решительно придвинула к себе пирог и начала делить его между домочадцами. — Ох, дети мои, какие ж вы избалованные! Отец, ты помнишь, как мы начинали?

— Как не помнить, — степенно проговорил Богдан. — Я чуть на дурную войну не ушел, чтобы дурную свободу тебе добыть. Опосля с мятежами этими — тыкались повсюду носом, ровно слепые котята. И ничегошеньки не знали.

— То-то и оно, что не знали, все наощупь, наугад, ошибались да спотыкались. А вы! Вам на блюдечке золоченом теорию принесли, про будущее рассказали, небо изумрудное обрисовали! Да, мы с вами его не увидим, но Раджи мой и до внуков, и до Республики не дожил. Ничего, не растаем, как батя говаривал, чай, не сахарные. Зато сколько волчьих ям да гнилых омутов обойти сможем, сколько всего... — ведьма в сердцах махнула рукой и фыркнула: — Революционеры, тоже мне. Носы ниже пупка повесили.

— Зорянушка, — с самой обольстительной улыбкой промурлыкала Марлен и потерлась щекой о руку любовницы, в которой та зажимала нож. — Вообще-то это мне положено ворчать. Но ты права, сейчас носы поднимем и даже повыше задерем, ты уж прости нас, бестолковых, смени гнев на милость!

Болезненную духоту развеял дружный хохот. Отсмеялись, отъелись пирогом, засыпали науку уточняющими вопросами, и оживленное обсуждение приглушило тоску.

— Али, я понимаю, что тебе сейчас на работе непросто, но я обязан весной на несколько месяцев уехать в деревню, — виновато оправдывался перед любовником Марчелло. — Все-таки здешняя... наша революция серьезно отличается от других, прежде всего своим крестьянским характером. А я не могу дальше развивать теорию, сидя в библиотеке.

— Ну что ты, солнце, я все понимаю, хоть и буду скучать, — мягко улыбнулся Али.

— Вивьен...

— Вивьен поживет со мной, пока ты освоишься в деревне, а ближе к лету ты заберешь ее к себе. Разве не замечательно? Она поглядит на живность, побегает босиком по траве, накупается в речке.

— А ты прав! Вдруг ей это поможет?

На другом конце стола вполголоса переговаривались Арджуна и Саид.