Мать ветров (СИ)

Вот это уже подействовало на Отто серьезно. Что волосы после кахаловой руки болели, что обидно было ему, взрослому уже парню, ремнем по заднице получить — то пустяк. А без руки остаться — считай, с голоду подохнуть и семью за собой утянуть.

И Отто решил завязать и с играми, и с мелкими кражами. Только дружки его уголовные считали иначе. Настолько иначе, что срочно вызванному на помощь Кахалу и его товарищам пришлось инсценировать смерть Отто, а самого парнишку прятать в приюте «Детей ветра».

Тот вечер в лесу Отто запомнил на всю жизнь.

Другие фёны отправились куда-то по неведомым ему делам, а Кахал провожал его до приюта. Остановились они с ночевкой в ладно сделанном шалаше.

— А господские нас не заловят? — робко спросил Отто. Робко, потому как подозревал, что командир его таки прибьет. Ну, хоть уши надерет или отлупит как следует. И ведь за дело!

— Не бойся. Этот лес формально, конечно, княжеский, но за ним особо никто не смотрит. Кисло, бедно, дичи мало, топей много. Вот мы и пользуемся гостеприимством нищей природы. Спи, с тебя на сегодня тревог хватит, — на удивление тихо, мягко проговорил Кахал, укрыл Отто одеялом и будто бы приобнял.

И сердце рыжего ровно остановилось. Тепло костра у входа в шалаш, тепло пряного меда в животе, и теплая, сильная, мужская рука на его плече.

Своего папку, умершего давным-давно, Отто помнил смутно, а отцов сестренок не знал никогда. Помнил другие руки. Тоже мужские, тоже крепкие. Которые покровительственно хлопали его по спине, трепали его космы, обещали дружбу и достаток, если... Вот этого «если» Отто, к великому счастью, сделать не успел.

А рука командира, надежная, спокойная, грела его пуще добротной куртки, одеяла и огня. «Не уходи. Ты только не уходи», — мысленно взмолился Отто и нырнул в уютный мирный сон.

Этими личными воспоминаниями о дружбе с погибшим командиром он делиться с Али не стал. Слишком дорожил ими, как тайным сокровищем. Зато поведал кое-что о другом их товарище, тоже погибшем.

— Ждан тоже с ними не связывался, хоть и воровал до Фёна. Ну, куда ему было деваться, круглая ж сирота. Где подработать, где чего стянуть... А ему предлагали кусок пожирнее, если в услужение к настоящим ворам пойдет. Но не пошел. Случай спас, коли позволено такое слово, — невесело усмехнулся Отто и одним махом допил остатки чабреца. — Крался он по крышам да увидал, как внизу его благодетели какого-то мужика его собственными кишочками душили.* Ну и — как бабушка пошептала. Решил Ждан, что лучше по мелочи таскать, чем в чужой крови бултыхаться. Даже в другой город хотел слинять, для надежности. А по дороге с нами и познакомился.

— Мне мама про Ждана рассказывала, а этого не говорила, — вполголоса обронил Али.

— Дык мы ж ее, девчонку, по части всякой мерзости не просвещали! Твоя мамка, почитай, самая чистая, самая честная из нас была. Ну, мы и берегли ее тогда, как могли.

— Сейчас тоже бережете, — в зеленых вешних глазах забрезжило понимание и прощение.

То прощение, которое Отто, Мариуш и многие другие участники штурма Шварцбурга сами себе дали не быстро. Умом понимали, отлично понимали, что Зося верно приказала им убраться. Иначе бы старый князь посворачивал детям шеи, как курятам. А дальше завертелось. И живые противники, и проклятые мертвяки. Не по своей воле оставили они командира, не из трусости или праздности. Но все же простили себя с великим трудом.

Отто тряхнул головой, прогоняя стыд, и сказал Али:

— Ты и сам парень не дурак, но все-таки напомню: будь осторожнее. По кривой дорожке не только беглые крестьяне и нищие сироты идут. Мразей там предостаточно, причем таких мразей, какие на лицо что невинна девица. Не попадись.

— Да уж... У нас один конвойный попался, — неожиданно зло ответил Али. — Молоденький был. Развесил уши, поверил слезливой истории. Его потом с ножом в боку нашли.

У выхода из военного корпуса Али столкнулся с Саидом. В карих глазах притаился нездоровый веселый блеск, а лицо, серое от недосыпа, озаряла шальная улыбка.

— Я только что прибавку вам отправил! Подельников наших военспецов сегодня ночью взяли. После обеда загляну на допрос, ты тоже поприсутствуешь.

— Хорошо, конечно! С границы что слышно, атаку отбили?

— Отбили, пленные со дня на день здесь будут, — и Саид протянул ему короткое письмо с перечисленными именами погибших. Имен оказалось не так много, знакомых — ни одного, но кошки на душе заскреблись настырно. Вроде бы завоевали власть в Республике, строить и строить мирную жизнь! Нет, лезут всякие...

— Ты пару часов у Арджуны или у себя покемарь, — мягко велел Али. — Даром что ли тебе такой замечательный конфискованный диван приволокли?

— Пф! Ты сплетни не слышал, как меня этим диваном попрекают? Мол, как же, глава ЧК, себе все самое лучшее тащит, на то ему и должность нужна!

— Так оправдывай сплетни! А то в гроб краше тебя кладут.

Саид расхохотался, щелкнул брата по носу и почесал явно не в направлении своего кабинета. Али напомнил себе пошантажировать неугомонного чекиста через Герду и шагнул в розовое жемчужное утро.

Здание старой тюрьмы и два соседних, отданных в ее распоряжение в начале осени, будто бы дремали под белым снежным одеялом, расшитым золотистым бисером. И не скажешь, глядя на этих каменных младенцев, которые любопытно таращились на мир из-под ресниц зарешеченных окон, что там творится внутри. И уж тем более, что творилось вчера.

Когда Республика наконец-то получила в свои руки Блюменштадт вместе со всеми потрохами, ее основатели ужаснулись, впервые как следует изучив самые зловонные из городских внутренностей. Фёны в тюрьму попадали редко, а уж если попадали, то чаще всего в одиночки. Как политические.

Большая же часть преступников содержалась в общих помещениях, куда запихивали всех, не разбирая пола, возраста и преступления. И вся эта разноликая, грязная, вшивая масса копошилась в провонявших насквозь камерах, откуда не каждый день выносили тяжелых больных и даже трупы.

Разумеется, сразу ничего не переменилось. Шли бои, не хватало рук, времени, сил. А еще денег и места. Но вот ранней осенью под тюрьму отвели еще два дома. Их укрепили, переоборудовали с учетом специфических нужд и буквально неделю назад расселили заключенных. В старой тюрьме, которую явно с издевкой прозвали Медком, остались мужчины. Женщинам выделили свое здание, а детям и подросткам — свое.

Али пожелал доброго утра стражникам и не без удовольствия вдохнул каменный, известковый, до блаженства чистый запах Медка. Вообще-то в его обязанности входила всяческая новая, пугающая начальство, неясная работа. Вроде бесед с заключенными, общения с их семьями, обследования их домов и прочей чепухи. А потому Али время от времени брал на себя другие обязанности, чтобы коллеги не смотрели на него слишком уж косо. Скажем, отмывал вместе с ними от многолетней липкой дряни общие камеры. И теперь заслуженно наслаждался плодами своего труда.

— Али! Заходи, мальчик, заходи! Для тебя работенка имеется... кхе-кхе, — поприветствовал его комендант тюрьмы, вечно курящий и кашляющий Михель. Ухмылка на его круглом усатом лице не предвещала ничего доброго.

— Доброе утро, Михель, — приветливо улыбнулся Али. Заметил сверток, что лежал на скамейке возле стены.

— А ты глянь, глянь, парень, полюбуйся-ка, ну! — оживленно воскликнул комендант, аж потирая в предвкушении широкие пухлые ладони.

Доверяя своей интуиции, которая шарахалась от подобных ужимок начальника, Али натянул перчатки и осторожно приподнял уголок ткани. Чтобы тут же опустить его обратно. В свертке был трупик новорожденного с синим сморщенным личиком.

— Хороша девчушка? Красавица! А догадайся, кто ее удавил-то? Ну, подумай, ты же у нас умный, фён. Правильно, маманька родная сразу после родов и удавила! Только что привели... Кхе... Не желаешь ли поговорить с ней, Али, порасспросить, как ее несчастное сердечко позволило младенчика придушить?