Мать ветров (СИ)

— Что ты скажешь после сегодняшней лекции о моей идее с привилегиями для старых военспецов? — лениво поинтересовался эльф.

— Друг мой, тебя критиковать — это, конечно, самоубийство, но стоит ли кормить шакалов с руки, а? Отху... оттяпают же, по самый локоть.

— Я не знаю, где ты нахватался этой поэзии, но излагай, пожалуйста, разумнее.

— При переходе от революции к контрреволюции появляются новые собственники, а мы, кажется, решили оттянуть момент перехода.

Арджуна покрутил в руке нож и уставился на блестящий кончик. Пробормотал:

— То есть сначала мы им дадим привилегии, потом они попросят еще, потом к ним подтянутся другие, а там и до бешенства недалеко?

— Бешенство — это, конечно, обалдеть как разумно, но в общем да, — с самым серьезным видом кивнул Саид.

— Будем искать другие методы убеждения, — вздохнул эльф, лаская большим пальцем острую кромку лезвия.

Привычное умиротворение, кажется, вернулось. Радко потоптался на месте, заглядывая через плечо Вивьен, которая что-то рисовала, устроившись в любимом уголке, а потом почесал к бабушке. За добавкой пирога.

— Сынушка, — напевно, тихо позвала сына Герда. Волчье ухо уловило едва слышный звук, и Радко с самой милой улыбкой подошел к маме.

— Мамуля, можно еще кусочек?

— Можно, можно, пушистый. Только подскажи-ка, отчего это у нас дегтем пахнет?

— Отчего? — с искренним удивлением откликнулся Радко.

— И отчего же? — все так же нежно повторила вопрос Герда.

— Я баночку взял, играть.

— Ох, сынушка... Я тебе сама дам поиграть, что можно. А без меня в снадобья да травы нюхалку свою не суй, договорились? Съешь не то, животик заболит, — оборотица присела рядом с сыном и взяла его ладошки в свои. — Обещаешь без спросу не брать?

— Обещаю, — мальчишка чмокнул маму в щеку, прижался к ней на миг — и убежал к бабушке.

А Герда не сводила с него глаз. Растет Радко, не по дням, а по часам растет. С чего бы вдруг покладистый такой сегодня? Неужто взрослеет, почуял и общее настроение взрослых, и ее материнскую тревогу за будущее своего ребенка и того, о котором они с Саидом пока лишь думы думают?

Ничего, сынушка. Выдюжим. Не сахарной мы породы.

Комментарий к Глава 5. С открытыми глазами * Стадии революционного процесса (революционный переход от феодального к индустриальному способу производства)

1) революционная демократия;

2) революционная диктатура;

3) контрреволюционная диктатура в псевдореволюционных одеждах;

4) контрреволюционная демократия;

5) открытая контрреволюционная диктатура.

Даны по статье А. Тарасова «Национальный революционный процесс: внутренние закономерности и этапы».

Сравнение республики с живым ребенком отсылает к речи В.И. Ленина на Съезде советов 6 июля 1918 года.

Цитата из «Трехгрошовой оперы» Бертольта Брехта.

~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~

Отдельная благодарность Peach Rain за то, что вдохновила на видение Шалома! Отдельная благодарность Зиме за птиц в измрудном небе!

И отдельная благодарность Smart_Fox за Марчелло ;) http://i056.radikal.ru/1506/f2/08365dda7174.jpg Как будто специально к этой главе :)

~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~

Дорогие мои терпеливые читатели! Автор заверяет вас, что это, пожалуй, последняя теоретическая глава, дальше пойдет сюжет и практика! Собственно, из теории ребятам осталось разобраться с прибавочной стоимостью, всеобщей формулой капитала и зверем суперэтатизмом, который упоминается в указанной выше статье А. Тарасова.

====== Глава 6. Письмо матери ======

Страшный мишурный плащ уголовной романтики ярким маскарадным блеском привлекает юношу, мальчика, чтобы его отравить своим ядом навсегда. <...> Рыцарские плащи слетают, и остается подлость как таковая, которой проникнута философия блатаря.

<...>

О тюремной сентиментальности написано много пустого. В действительности — это сентиментальность убийцы, поливающего грядку с розами кровью своих жертв.

Варлам Шаламов. Очерки преступного мира

Мари Фаррар, рожденная в апреле,

Скончалась вскоре в мейсенской тюрьме

Как осужденная в преступном деле,

Вина ее доказана вполне.

Вы, что в постелях чистеньких родите

«Благословенных», как всегда, детей,

Несчастную сестру не осудите,

Чей грех велик, чьих несть числа скорбей.

Бертольт Брехт. О детоубийце Мари Фаррар

Бывшему командиру второго отряда Отто нынче не спалось. Встал, когда за окном еще темень была — хоть глаз выколи.

В сонном еще доме, где проживали большой толпой, по примеру семьи Зоси, бывшие фёны и «Алые платки», царила такая ласковая снежная тишина, что Отто не решился нарушить ее возней на кухне. Привел себя в надлежащий вид, прихватил со стола три вчерашних пирожка и вышел в синий мягкий город.

Утро в корпусе, где на первом этаже и во дворе обучали армейский молодняк, а на втором трудились военные мыслители, пролетело незаметно. Там вместе с дворником расчистить площадку для пробежки, заодно послушав свежих сплетен, тут самому размяться, пометать ножи, а потом...

А потом в дверь тренировочного зала просунулась мордашка Али.

— Доброе утро, Отто!

— Доброе! Ты-то чего ни свет ни заря подскочил? Надо что?

— Надо. Заглянул на удачу, а тут — ты. Уделишь мне полчасика? Чайку попьем, — и Али радостно помахал зажатым в руке мешочком, который крепко пах чабрецом. После возвращения из Пирана он, кажется, все, что можно было заварить и выпить, называл чаем.

— А чтобы и не хлебнуть чайку! — бодро откликнулся Отто. — У меня парочка пирожков осталась, Марта давеча напекла.

Они устроились в углу местной кухни, где лениво громыхали кастрюлями, душевно зевали и чесали в раздумьях затылки повара: чем бы покормить сегодня армию?

— Чего хотел, спрашивай, — прочавкал Отто, не в силах оторваться от пирожка с картошкой и грибами.

— Да голова от моих заключенных кругом идет, — смущенно улыбнулся Али. — Вроде бы мы постоянно с самым дном дело имели, но... будто бы не со всем. По деревням прищучивали обычных забулдыг, в квартале Ангелов тоже такие жили... То ли прибить, то ли пожалеть. Не от сладкой жизни в чужой карман залезали. Марчелло три дня в общей камере со случайными и политическими просидел, Арджуна вообще в одиночке маялся. А сейчас в тюрьме у меня глаза разбегаются. То правда овцы заблудшие попадаются, то волки в овечьей шкуре, то наглые волки, то и вообще не разобрать. И вот я вспомнил, что ты до Фёна... ну... как сказать...

— В притоне материны деньги спускал да чуть с уголовщиной не связался, так и скажи, как есть.

— Но не связался же.

— Угу. Потому как батя наш, земля ему пухом, ремня на меня не пожалел и руку сломать грозился. Ну и вытащил после, куда ж без этого.

Покуда глаза у его мамы видели, жила она в деревне на особом положении. Как же, знахарка! Да не ведьмовского толку, а чистая, стал быть, и от жрецов шибко не пряталась. По большей части пропитание детям добывала своим трудом: и лечила, и продавала травяные сборы, порошки, мази целебные. С тех денег и оброк выплачивала. А как ослепла от работы своей, не с теми цветами не в том месте связавшись, так и покатилась их жизнь под откос.

Сам Отто пацаном был, а сестренки и того младше. Что трое детей в поле наработают? Мать, хоть и слепая, продолжала лечить, но заметно меньше прежнего. И вот старший сын, единственный мужчина в семье, начал потихоньку поигрывать да подворовывать... Так, чуть-чуть. Что ж он, ребенок честной знахарки, на дурное дело пойдет? Не пойдет. Но самую малость бы...

Попавшись как-то раз на «самой малости», Отто едва не лишился руки по приговору суда. Тогда и познакомился впервые с Фёном и его первым командиром лично, благодаря которым избежал наказания. С тех пор злой веселый гад периодически объявлялся в его жизни. Когда книжки приволакивал, грамоте обучал. Когда вытаскивал из притона за рыжие космы, орал и стыдил. А однажды пообещал руку сломать, если еще раз увидит его за картами в компании уголовников.