Каналья или похождения авантюриста Квачи Квачантирадзе

Боже всевышний, помоги Квачи Квачантирадзе! Боже всемогу­щий, поддержи еще раз своего непутевого сына! Боже всесвятый, яви еще одно чудо и ненасытный, неугомонный Квачи навсегда вер­нется в твое лоно, построит храм в Твою честь, и будет до сконча­ния дней славить Твое святое имя! Господи, яви чудо и даруй рабу Твоему Квачи свободу!

С надеждой и упованием молится Квачи Квачантирадзе. Напря­женно думает сынок Силибистро. Голова его как в огне. На лбу выс­тупила испарина и глубокие складки избороздили его.

Наконец он встал. На губах заиграла улыбка. Складки на лбу разгладились. Подошел к спящему арестанту, встряхнул:

— Эй, браток! Вставай! Слышишь? Просыпайся, говорю!

Перевернул спящего с боку на бок, потянул за ноги, потер уши и еле разлепил ему глаза.

— Проснись! Как тебя зовут? Иванэ? Фамилия? Чиликашвили? Откуда родом? По какому делу задержан? Так... Хорош... Можешь спать дальше. — Затем обернулся к Павлову. — Чем черт не шутит, может, мне и впрямь удастся уйти... И ты должен мне помочь. Ска­жи, знают ли надзиратели этого арестанта?

— Да никто его не знает! Привели позавчера и с тех пор ни ра­зу даже на двор не вышел.

— Отлично. Теперь скажи, в какие часы освобождают заклю­ченных.

— Вечером, после девяти.

— Тоже хорошо! Считай, что твой грех искуплен... Эй, Иванэ! Вставай. Ты не один в камере!.. Павлов, гони этого засоню и не давай спать, сколько бы ни просил! Тут нары на двоих, а нас, между про­чим, трое. Будем спать по очереди. Слышишь Иванэ, поднимайся!

Квачи согнал Иванэ с нар и разлегся на них.

Иванэ, протирал глаза, почесывался и таращился, как пьяный медведь.

Так продолжалось три дня: Квачи сгонял Иванэ с нар и не да­вал ему спать, а к вечеру уступал нары и под оглушительный храп ждал. Ждал чуда.

Вот подошел к концу четвертый день.

Квачи вышагивает по камере; обессилевший Иванэ прислонился к стене, не смеет лечь.

Как только смерклось, Квачи скомандовал:

— Ложись и спи.

Иванэ лег и уснул.

Сон у Чиликашвили крепок, как на татарском кладбище, край которого виден из тюремного окна по ту сторону Куры.

Уже восемь...

Квачи, словно неприрученный барс, мечется по камере.

Половина девятого... Девять...

Квачи затаился у окна, выходящего на тюремный двор. Во дворе выкликают фамилии тех, кого сегодня отпускают на свободу. Не­ужели опять он ждет напрасно!..

Вдруг до его слуха донеслось:

— Иванэ Чиликашвили!

— Иванэ Ширикашвили!.. Иванэ Личикашвили! — повторяли в разных концах надзиратели.

— Здесь я, здесь... Здэс! — откликается по-русски Квачи и бежит к выходу.— Павлов, прощай!

— Прощай!.. — бормочет Павлов.— Навсегда!.. — обнимает Квачи и обливается слезами.

А Иванэ Чиликашвили спит, что тот булыжник у реки.

Квачи торопливо подвязался платком (зубы разболелись), сунул под мышку котомку и выскочил в коридор.

Скатился по лестнице, выскользнул во двор, обмяк, насупился, и неуклюжей мужицкой походкой пошел к воротам.

Возле ворот караульное помещение.

— Фамилия и имя? — спрашивают из караулки.

— Иванэ Чиликашвили, твои хвори мне,— по-простецки, на деревенский лад откликается Квачи.

— Сколько лет?

— Кажись, тридцать, твои хвори мне.

— Тридцать? — переспрашивает караульный и, оторвавшись от книги, разглядывает Квачи.

— Кажись, так... А там кто е знает... Можа, поболе, а можа помене.

— Что это с тобой? От чего перевязан?

— Зубами маюсь, твои хвори мне,— куксится и стонет Квачанти­радзе -Чиликашвили,

— Когда попал в Метехи?

— Да неделя, почитай или около...

— За что взяли?

— Ни за что, твои хвори мне. Вроде бы я это... как его. Вроде бы я не того, и не там...

Караульный больше не слушает, сует ему в руку листок с пе­чатью и говорит:

— Бери, не то еще раз попадешься... А теперь ступай, и чтобы я тебя больше не видел!

— А чего мне тут делать, твои стоны мне!..

Ворота со скрипом распахиваются. Голова у Квачи кружится, сердце готово выскочить. Часовые смотрят так, словно все знают. Он просеменил мимо, пересек улочку и пустился под гору. Под скалой тоже прохаживаются часовые. Квачи почти бежит через маленькую мощеную площадь и прыгает в коляску.

— В сторону Сиони! Гони!

Коляска катится мимо Сиони и Анчисхати, кажется, что она ползет.

С берега Куры поднялись к Саперным казармам.

Проклятое место! Настоящая ловушка! Перекресток между Мос­ковской улицей и Верийским спуском не проскочить: на каждом шагу агенты, прямо капкан!

— Гони, браток! — Квачи нахлобучил шапку и затаился.— На­лево! А здесь — направо!.. Стой!

Теперь он пойдет пешком, шмыгнет проходными дворами, запу­тает следы. Береженого Бог бережет...

Но вот и дом его верного друга.

— Бесо! Дорогой мой, Бесо!.. Ну, как ты? Как Джалил?.. Есть ли у вас деньги?..

Бесо — молодец, пытался устроить побег Квачи. Умница — он все имущество обратил в драгоценности и готов хоть завтра отправиться в путь. Подойди к своему старшему брату и наставнику, он еще раз прижмет тебя к сердцу. А теперь беги и обрадуй Джалила...

— Значит так: завтра на рассвете отбываем. В поезд сядете не здесь, а в Мцхете. Оденетесь попроще. Не бриться и не умываться. Саквояжи не брать. Барахлишко сложите в котомки. Все. Увидимся утром!

Сказ об исходе

Трое небритых молодцов заявились в ту самую батумскую гости­ницу, о которой говорил Павлов.

— Седьмой номер свободен?

Оказалось — занят. Поселились в шестом. Бесо крутится вокруг седьмого, обнюхивает его постояльца. Джалил шепчется со знако­мыми контрабандистами. Квачи в тревоге ждет результатов.

Наконец Бесо появляется со связкой ключей.

Прибегает запыхавшийся Джалил и докладывает:

— Ага, увисе готово! Завтра ночь можим айда.

После полудня Бесо сообщает:

— Пора — он ушел обедать...

Джалил встал у лестницы, Бесо отпер седьмой номер. Квачи отвинтил дверцу печи. Разворошил золу. Вскричал:

— Здесь, Бесо!!! Все здесь!!

Через пять минут все трое покинули гостиницу.

А еще через час, переодетые в аджарскую одежду, вышли из Батуми.

Их вел настоящий аджарец — неразговорчивый, быстроногий и зоркий. У каждого на плече была палка, на конце которой болтался небольшой узелок.

Форт Степанова обошли справа. Одолели густой кустарник. По мосту перешли через Чорохи и свернули налево. Довольно долго шли крадучись. Наконец в деревне Симонети, забрались в маленькую хижину. Аджарец исчез.

Он объявился, когда уже стемнело и сказал:

— Идемте, батоно!

Волком трусит быстроногий аджарец. За ним поспешают Квачи, Бесо и Джалил. Кукурузные поляны сменились кустарником, кустар­ник — лесом. Дорога сузилась в тропу, затем и тропа исчезла. Подъем все круче. Лунный свет не проникает в гущу леса. К полночи перева­лили через горную гряду и вышли на опушку леса.

— Ждите здесь,— обронил аджарец и исчез в кустах.

Присели, осторожно перешептываясь.

Аджарец за час обернулся и привел проводника. Пошли дальше. Спотыкались, задыхались, обливались потом. Переведя дух, присту­пили к подъему на скалистую гору, ощетинившуюся редким кустарни­ком. Шли чутко — чуть не на цыпочках. Второй аджарец то и дело отклонялся от пути, всматривался в редеющую тьму, а вернувшись, призывал к пущей осторожности. В одном месте плешивый склон пришлось преодолевать ползком.

Наконец, выбравшись на голубоватую поляну, аджарец обернул­ся и сказал:

— Все, братья, мы у турков! Земля урусов кончилась...

Беженцы радостно зашумели, поздравляя друг друга. Страха больше не было, дальше шли без предосторожностей.

Вдали замерцал огонек. Двинулись к нему и вскоре оказались в махонькой кофейне-кавахане.

Аджарцы привели двух лазов, передали им беглецов, получили причитавшиеся деньги, нагрузились контрабандой и, пожелав счаст­ливого пути, ушли.