Любовница авантюриста. Дневная Красавица. Сказочные облака

Марсель Ферри

Любовница авантюриста

Прощай, Геттон!

Оливер появился в моей жизни, как сатана перед доктором Фаустом, когда тот уже созрел для того, чтобы продать ему свою душу.

В то утро Геттон еще спал, когда я тихо, как кошка, уложила в чемодан свои вещи, написала на единственном зеркале губной помадой: «Прощай, Геттон!» — и ушла. Навсегда.

Почему я так неожиданно оставила Геттона? Я и сама не знаю.

Я любила его несколько месяцев, а потом вдруг почувствовала, как пылавший во мне огонь угасает. К тому же я с ним никогда не испытывала страсти. Вначале леность Геттона казалась мне проявлением беспечности, а его моральная неустойчивость — ошибкой Создателя. Явные признаки вырождения представлялись воплощением вычурной красоты. Вот уже несколько недель все та же вода текла в реке, но что-то изменилось на берегу. Я тайно наблюдала за Геттоном: он потерял для меня весь свой шарм! Осеннее золото его глаз, словно отражающих проблески солнечных лучей, пробивавшихся будто сквозь дремучий лес, оставляло меня равнодушной.

Но было ли это достаточным основанием для моего ухода?

Я ушла, чтобы встретить Оливера. «На ловца и зверь бежит» — гласит пословица. Как ночь неизбежно сменяет день, так и я перестала любить одного, чтобы полюбить другого.

На этот раз ничто не предвещало того, что сумерки в моей душе сменятся зарей нового дня. Расставшись с Геттоном, я могла бы остаться равнодушной к жизни много месяцев или даже лет. Я избегала общества людей. Я ничем не дорожила в этом мире, поэтому одиночество не страшило меня. Подобно раку-отшельнику, я бы воспользовалась, как мне кажется, пустыми ракушками.

Покидая огромную серую мастерскую, я не испытывала никаких эмоций. Бросила последний взгляд: не забыла ли чего? На полу возле дивана стояло надбитое блюдце с остатками сардин (Геттон обычно перекусывает около двух часов ночи). На столе остались мутный стакан и бутылка из-под пива.

Весь этот беспорядок в духе Геттона. Я не оставляю ничего, только пустую полку в шкафу, легкий запах бергамота в простынях, укрывающих Геттона.

У меня свой стиль ухода, как у моряка, сменяющего корабль.

Я жила здесь легкомысленно, как бабочка, случайно присевшая отдохнуть. Не внесла никаких изменений в обстановку, ничего не повесила на стены.

Когда я закрывала за собою дверь, мне показалось, что выхожу из зоны тумана, зловещего и неподвижного. Геттон спал, похожий на памятник на собственной могиле. Моя решимость забыть его была такой сильной, что он уже как бы перестал существовать для меня.

Я, как туристка, покидала побережье, утратившее для меня привлекательность. Дверь закрыта, якорь поднят, все позади. Я смотрела в открытое море.

В скромном отеле рядом с Люксембургским садом я сняла комнату. Ее отталкивающее убожество не смутило меня.

На следующее утро мне предстояло сесть в поезд, уходящий в Бретань. Я возвращалась в Лок-Мариа, в места, где прошло мое детство, где у меня был дом на берегу реки Олнь. Вот уже долгие годы продолжалось мое путешествие.

Я лежала, уставившись в стену, и эта гостиничная комната и кровать представлялись мне полем и холмами, на которых я отдыхала перед дальним путешествием. Впервые в жизни я была одна. С того дня, как десять лет назад я вышла замуж и оставила Лок-Мариа, я иду по дороге, которая ведет в никуда.

Во время моего свадебного путешествия со вторым мужем умер мой отец. После его смерти больше никто не ждал меня в нашем старом доме. Только он хранил мои воспоминания, оживавшие каждый раз, когда я сюда возвращалась.

Под сколькими же крышами ночевала моя безумная голова?! Я вновь увидела себя в разные периоды молодости и спросила: «Среди всех этих прожитых дней есть ли хоть один, который ты хотела бы прожить еще раз?» Нет. Когда любовь уходит, прошлое становится пеплом и пылью…

Я покинула любовника, его и своих друзей. Мне было слегка грустно. Но не потому, что я рассталась с тем, кого уже больше не любила, а оттого, что уже не любила. Тем не менее я чувствовала, как становлюсь свободной.

Стояла жара. Я, дочь моряка, грезила об Океании: море, облака, плывущие у горизонта, чистый песок, пальмовые хижины, танцы, заставляющие бурлить кровь, славные люди, простые, как природа. В конце концов, там я могла бы жить в гармонии с собой.

В моих мечтах острова в океане скользили, как прекрасные корабли.

В Бретани я собрала бы остатки своего состояния и жила безо всякой спешки. Затем, отдохнув, полная сил, уехала бы на острова в Полинезию. Из колыбели своего детства я устремилась бы к новой жизни, к той единственной, которая мне подходит.

Ближе к вечеру я решила выйти. «Поесть ветер» — как говорят туземцы с острова Борнео. Июль дышал грозой. Тревожное небо висело над городом, горячий воздух шевелил листья и навесы из серой ткани.

Я шла наугад. На мне были белый пиджак и синие трикотажные брюки, на ногах легкие сандалии. Скорее я походила на женщину с яхты, чем на парижанку в толпе. «Морская чайка среди городских голубей», — скажет мне позже Оливер.

Какой-то незнакомец шел за мной, и я почувствовала его настойчивое, но сдержанное присутствие. Когда наступила ночь, я вошла в один из тех ресторанчиков, где мраморные столики скрываются за пыльными занавесями.

Мой попутчик вошел следом, уселся за столик напротив.

Официантка записала мой заказ, затем заказ незнакомца и, обращаясь на кухню, громким пронзительным голосом назвала блюда, которые мы выбрали: одни и те же! В этом не было ничего странного, но тем не менее это стало чем-то вроде связующей нити между нами. Я остановила равнодушный взгляд на незнакомце. Он выдержал его в течение нескольких секунд, оставаясь спокойным и серьезным. Я отметила, что незнакомец красив. В голове промелькнуло: «Может, это морской пират?» И мгновенно отвела взгляд.

Покончив со своим скромным ужином, я вновь продолжила прогулку по ночному городу.

Оливер подошел ко мне посреди пустынной улицы, перечерченной тенями деревьев.

— Не могу ли я вас проводить, мисс? — спросил он низким голосом, растягивая слова на манер англичан.

— Вы меня провожаете уже несколько часов, — ответила я без улыбки, но и без раздражения.

— Я хочу с вами поговорить.

Не достаточно ли с меня этого одинокого дня? Я спокойно посмотрела на Оливера, прежде чем ему ответить, и, совершенно уверенная в собственном безразличии, сказала:

— Ну ладно, пойдемте вместе, если хотите поговорить со мной.

Сказала тоном ссыльной принцессы, которая без всякого высокомерия снисходит до обыденной жизни.

Мы молча шли рядом. Оливер остановился и, положив руку мне на плечо, заставил повернуться к себе. Я широко раскрыла глаза навстречу его взгляду: это было как удар молнии.

Я еще не знала, что через два дня этот человек станет тем, кого я выбрала бы, если бы он появился в моей жизни раньше.

Я смотрела на Оливера, говоря себе, что если бы я его придумала, то именно таким. Каким-то странным образом его мужественная красота была связана с моей необычной судьбой. При этом я не испытала никакого осознанного предчувствия: все происходило как во сне. Оливер был похож на Оливера, а я — на себя.

— Кто вы? — спросил Оливер.

Кто я? Никогда раньше не задавалась таким вопросом.

Он не хотел знать, кем я была для других. В эту ночь Оливер мог задать вопрос только в духе Шекспира. Не могла же я ему ответить: «Я женщина, которая только что оставила своего мужа и которая хочет, чтобы все было новым и другим в ее жизни…» Но, мечтая о путешествии в Океанию, я очень естественно сказала этому человеку, заставившему меня вспомнить о пиратах:

— Я — корабль без капитана, без экипажа и без парусов.

И рассмеялась, чтобы как-то снизить нелепый романтизм своих слов. Достаточно пустяка в интонации, чтобы изменить тональность высказывания.