Великий океан

Узнав, что до президии недалеко, Резанов отказался от лошадей и, поблагодаривофицера, просил разрешения пройти пешком. После месячного пребывания на кораблеприятно было ощущать под ногами твердую землю. А главное, хотелось не спеша оглядетьокрестность.

Он пошел впереди с офицером, а монах, Лансдорф и Давыдов двинулись сзади. Дальшешироким полукольцом растянулись солдаты, за ними вели оседланных лошадей икомендантского коня.

Молодой офицер говорил не умолкая, показывал каждый утес, хижину, рассказал,сколько в крепости солдат, как далеко отсюда до Монтерея, где живет губернатор, друг егоотца. Беззаботно посвятил гостя во все домашние дела, сказал, что отец выбился из рядовыхмексиканского драгунского полка, что во всей Верхней Калифорнии за суровость и набожностьпрозвали его Эль Санто (святой), что сестрапризнанная красавица обеих Калифорний, аматьурожденная Морага и что его семья почти единственная староиспанская на этомберегу.

Болтовня Луиса утомляла Резанова, но Николай Петрович под конец почти его неслушал. Он внимательно разглядывал места, по которым они проходили, не упуская ниодной подробности. Возле высокого дорожного распятия он увидел старую женщину в длинномтемном платье, двух смуглых девушек с лукавыми глазами, сидевших у подножия. И старухаи девушки упоенно смотрели, как несколько полуголых ребятишек со смехом гоняли вокругкреста свинью. Щедрое солнце, покой и тишина... А дальше пестрые одежды всадников,сияющее убранство упряжи, выкрики толпы, звон мандолин, первая нежная зелень...

Какими далекими казались серые, хмурые скалы и холод Ново-Архангельска, угрюмые,истощенные лица, тревожнопытливые глаза правителя... Словно два мира!..

Это сопоставление и воспоминание о Ситхе, о мерах немедленной помощи, ради которыхон приехал сюда, снова наполнили его беспокойством. Он совсем перестал слушать Луиса.

Местность постепенно повышалась, встречались зеленеющие лавры. А спустя полчасана широком песчаном плато открылся высокий земляной вал, густо поросший травой, заним торчали соломенные крыши домиков. Сквозь единственный проход никогда незапиравшихся ворот виднелся полный солнечного света огромный двор «пласа» снизким длинным строением на два крыла. У ворот возле старой чугунной пушки спал бык.Несколько человек стояли посередине «пласа». Это была президия.

Резанов и его спутники на некоторое время остались одни. Луис, извинившись, выбежалсделать какие-то распоряжения, монах задержался во дворе. Было видно, что в президиигостей не ждали и теперь за стенами ее шла скрытая суматоха. По темному коридору пробежалидве индианки, старый метис-слуга прошмыгнул босиком в переднюю, на ходу напяливаякуртку, а сапоги дерзка в руках. Несколько раз хлопнули двери, по двору проскакал всадник.

Но в комнате было тихо и прохладно, сквозь узкие амбразуры окон, пробитые вмассивной стене и выходящие в сад, не проникала дневная жара. Два-три дивана с истертымикожаными сиденьями, такие же кресла, большой стол, камин и над ним глиняное распятиес теплившейся восковой свечой, толстые травяные маты, заглушающие звуки шагов,создавали ощущение чужой жизни. В окнах не было ни рам, ни стекол. Листья дикого виноградасвисали над амбразурами.

Русские молча осматривались, Лансдорф даже понюхал пучок сухой травы, положеннойпод распятием. Так прошло минуты три, а потом Резанов, стоя ближе других к окну, внезапноуслышал со стороны сада громкий яростный шепот, шум раздвигаемых веток и, невольнообернувшись, увидел в соседнем окне мелькнувшие смуглые ноги, тоненькую фигурку вкоротком платье, выпрыгнувшую в сад. Затем все стихло.

Заинтересованный, он хотел подойти ближе к амбразуре, но в коридоре послышалисьзвон шпор, взволнованный говор, и на пороге появился дон Луис, рядом с ним высокаяполная женщина в длинном кружевном покрывале, немного торжественная и испуганная.За ними следовала кучка наспех приодетых детей.

Моя мать, сеньоры...произнес Луис, запыхавшись.Донья Игнасия Аргуэлло иМорага...

Хозяйка наклонила голову. Она была толстая и вялая, и только глаза сохранили красоту.Пятнадцать детей и тихая однотонная жизнь в президии состарили раньше времени.

После обоюдных приветствий донья Игнасия представила гостям детей:

Анна-Паула...

Гертруда...

Франческо...

Сантьяго...

Стараясь не улыбаться, Резанов вежливо отвечал на поклоны маленьких Аргуэлло,чинно, с серьезным видом отходивших в сторону.

Гервасио...

На этот раз худощавый черноволосый ровесник Луиса, стоявший на пороге, резкоотступил назад и скрылся.

Гервасио!крикнул Луис.

Но хозяйка поспешила назвать следующее имя. Резанов заметил, что она смутилась, аЛуис нахмурил брови. Однако наблюдения Резанова были прерваны. Из боковой двери,выходившей в коридор, показалась невысокая девушка, почти подросток, в темном бархатномплатье и остановилась на пороге, переводя дыхание. Высокий чистый лоб, волосы,разделенные пробором, ясные глаза, приоткрытые от волнения губы, нежный, чутьудлиненный овал лица, тонкие плечи были так очаровательны, что Резанов залюбовался.Он сообразил, что это та самая девушка, которая несколько минут назад выпрыгнула вокно.

Мария-Конча,сказала донья Игнасия с гордостью и, как показалось, со скрытымоблегчением. Значит, строптивица успела переодеться и не укатила в миссию, как грозиласьсделать!

Но об этом приезжие ничего не знали.

Когда знакомство совершилось и дети тихонько исчезли из комнаты, Резанов, чтобынарушить некоторую неловкость, сказал, что несколько дней назад, ночью, уже возле береговКалифорнии, он вдруг услышал звон мандолины и заметил в тумане медленно проходившийкорабль с белыми парусами. Корабль появлялся каждую ночь, но никто из команды его невидел. А потом он скрылся, и они очутились возле этой бухты.

Он указывал нам путь сюда, хотя наш ученый друг говорит, что мне это приснилось.

Угнетенное состояние Резанова несколько рассеялось, он выдумывал просто инепринужденно, и эта непринужденность передалась всем. Донья Игнасия ушла приготовлятьшоколад, Луис оживленно показывал Лансдорфу и Давыдову саблю чуть ли не самогоКортеса, не замечая, что гостям больше хотелось смотреть на сестру, чем на саблю, монахбеседовал с Резановым. Лишь девушка молча расставляла на столе чашки.