Великий океан

Наплавков взял бумагу, подошел к окну. В горнице уже темнело, свечу умышленно незажигали. Неторопливо и тщательно он прочитал написанное, немного подумал, так же неспеша, чуть прихрамывая, вернулся к столу и, взяв перо, добавил внизу текста: «По семуобязательству сохранить верность подписуюсь свято и нерушимо». Затем передал пероЛещинскому.

Тебе и начинать первому.

Даже теперь ему полностью не доверяли... Лещинский понял, что Наплавков испытываетего до конца. Но он не показал и виду, что догадался о тайных мыслях гарпунщика. Обмакнувперо, Лещинский поднялся и, словно взволнованный торжественным моментом, медленнои решительно вывел на бумаге свое имя.

Да поможет нам святая Мария,сказал он молитвенно.

Пока расписывался Наплавков, Лещинский снова услышал скрип лестницы, и намгновение у него остановилось сердце. Сейчас... Еще подпись Попова... Пора.

Он схватил кружку с остатками рома, хлебнул и, держа посудину в руках, торопливо игромко затянул первую строчку условной песни: Шумит свирепый огнь, костер уже пылает...

Сдурел? Тише! шикнул на него удивленный гарпунщик, а Попов, кончавшийприписку, на минуту поднял голову.

«В свидетельство сего подписано вольным их желанием,сочинил он в концеобязательства,и при всем обществе означенного числа, которые объяснены в сем спискеимена, в том свидетельствую и подписываюсь будущий хорунжий Иван Попов...»

Хорунжим так и не довелось ему стать.

После окрика Лещинский притих, обернулся и, представляясь совершенно опьяневшим,закончил, размахивая кружкой:

И предо мной смерть бледная стоит... Он заметил, что Попов наконец расписался.

И предо мной...

Тогда распахнулась дверь. Четверо караульных солдат с ружьями в руках ворвались вкомнату. Лещинский успел заметить, как вошедший за ними правитель выстрелил из пистолета.Потом слышались только сопенье и стук прикладов да короткий крик ярости Попова,пытавшегося порвать бумагу.

Наплавкова не было слышно совсем. Бледный, с пистолетом в руке, стоял он в углу застолом... Пистолет был заряжен, но гарпунщик не стрелял. Теперь все равно, да и поздно.Караульные окружили дом, толпились на лестнице... Он молча, беспрекословно отдал оружие.

Арестованных стащили вниз. Тут же в караульне надели на них кандалы. Оглушенных,измученных отвели в каземат, выдолбленный в скале над морем.

Вместе с заговорщиками Баранов приказал схватить и Лещинского. Правитель оценилпредателя. Но по дороге, вырвав мушкет из рук караульного, Лещинский бежал из крепости.

А наутро, недалеко от жилья Кулика, нашли убитого Павла. Он лежал на берегу озера,неподвижный и уже окоченевший. Кровь впиталась в песок, засохла на новом кафтане,который он надел, чтобы пойти к Наташе. Павел был убит выстрелом в спину.

Кругом людских примет не было. Лишь в одном месте, у крутого каньона, сохранилсяслед индейской пироги. Дозорные с редута св. Духа слышали ночью плеск весел.

Снова жгли плошки, звонили колокола. Ананий торжественно служил обедню, самвынес большую просфору, вручил ее имениннику. Архимандрит получил наставление изПетербурга, ясно указывавшее на необходимость беспрекословного подчинения правителю.

Сегодня, двадцать третьего ноября, торжественный день, еще один итог прожитого.Годы ушли незаметно, один за другим, из них сложилась жизнь. Почти полвека осталисьтам, на старой родине,простое, забытое время. И, может быть, самое счастливое. Ктоскажет, что был уже самым счастливым? Мудрость жизни в движении, в бесконечном,неповторимом. И невозвратном.

...Кричал ворон. Птица, господствующая всюду. Везде слышны его дикие, резкие крики.Словно какой вещун. Меж островками давно уже село солнце, день был погожий и ясный,зеленела над водой узкая кромка. На минуту блеснули паруса шхуны, уходившей в Охотск.До весны ни одно судно не заглянет в порт. Поздней осенью дуют муссоны, ветер настолькосилен, что сбивает в пропасть вьючный скот.

На корабле отправлены узники. Правитель сам допрашивал их в каземате, и заключенныесознались во всем. И все как один бесхитростно жалели Павла. Бумагу, порванную Поповым,удалось сложить и склеить.

За Лещинским снарядили погоню. Отряд повел старый траппер, сам предложившийнайти злодея. Суровый и прямодушный старик пришел в крепость и впервые заговорил безприглашения.

Одной мы крови,сказал он стеснительно.Пойду... Сбереги дочу.

Но Наташа тоже ушла с ним.

Угрюмо ходили по крепости люди. Притих Лука, надолго заперлась в своей горенкеСерафима, потом в первый раз ушла в церковь и всю ночь лежала пластом на холодном полу.Ананий так и оставил ее распростертой ниц перед темным ликом Христа.

Понемногу все забывалось. Готовили новую партию на промыслы в Якутат, вернулисьиз Хуцновского пролива алеуты. Нанкоку удалось загарпунить небольшого кита, и князек отудачи и хвастовства горланил на берегу песни и требовал бочонок рому.

Сам Александра Андреевич пускай несет,пыжился он.Пить вместе будем... Может,дам ему, а может, и нет.

Баранов послал ему ковш холодной воды и приказал немедля явиться. Князек с перепугувыпил всю воду, но к правителю идти побоялся и два дня отсиживался на верфи.

Приходил с повинной Ананий. Сварил в котелке над огнем камина малиновый пунш,поиграл на органчике, якобы невзначай справился о бунтовщиках, вздыхая скорбел о Павле.Правитель не отвечал, говорил мало и хмуро. Не такого гостя хотел бы он видеть. Пронырливыйпоп тронул слишком свежую рану.

После ухода архимандрита Баранов достал письмо, полученное от Кускова уже изКалифорнии.

Помощник поздравлял «с ангелом», кланялся Павлу, Лещинскому, Серафиме, Луке идаже Ананию. Никого не хотел обидеть. Потом сообщал о благополучном прибытии в заливРумянцева. о свидании с испанцами и «допрежь всего с тамошними монахами и владетелямисоседственных мест, как и велел ты, Александр Андреевич».

«А еще встретили они нас отменно, кланялись за подарки, а губернатор былпопервоначалу расстроен и дивился нашему прибытию. Однако места тут есть добрые, селитьсяи крепостцу с батарейкой ставить можно, и люди кругом есть индейцы бодегинские ипрочие народы особого разговора, коих мы прозвали дальновскими, далече живут от моря.Индейцы сии весьма черны видом и нелюбопытны, волосы жесткие, завязаны травинкой,ходят голые, а девки ихние прикрывают стыдные места шкурками коз. Лица и груди допояса изукрашены татуировкой, наибольше синего цвета. Живут в бараборах из жердей икоры, а летом куст посередине вырубят, сверху свяжут лыком, вроде шатра выходит. Оружиянашего нету, больше пики да стрелы, хотя воюют свирепо и дикие при сем поют песни.Одну сказали мне отцы монастырские тутошние, велели передать тебе, Александр Андреевич,когда проведали, сколь интересуешься обычаями всякими: Как-то мы перебежим черезгоры,