Великий океан

Ром выносила Серафима. Высокая, похудевшая, она ставила котелок на перила крыльцаи, сжав губы, отвернув лицо, неторопливо черпала жестяной чашечкой пахучее пойло.Промышленные подходили чередой со своими кружками, молча и сумрачно, как запричастием. Не было ни возгласов, ни смеха. Бренчал черпак, хрустел под ногами тонкийледок... Мужу она наливала последнему и, не глядя ни на кого, уходила в дом.

Бережно, словно боясь расплескать драгоценную жидкость, едва покрывавшую днобольшущей кружки. Лука удалялся к палисаду и, зажмурив глаза, строго и торжественновысасывал свою порцию. Остальные пили тут же, возле крыльца.

Баранову Серафима кипятила чай. Диковатая женщина неприметно сталадомоправительницей в обширных пустых палатах. Александр Андреевич отдал ей все ключи,кроме лабазных, поручил выдавать ром, следить за домом.

Еще чего?бледнея и ухмыляясь, спросил Лещинский, когда Лука с гордостьюперечислил новые обязанности своей супруги.

Промышленный сперва не понял, а потом умолк и, открыв рот, долго моргалвеснушчатыми короткими веками.

После отъезда Кускова Лещинский рассчитывал, что Баранов сделает его своимпомощником. Правитель промолчал. Лещинский перенес обиду, не напоминал об этом нисловом, однако надежды не потерял. Покорный и почтительный, взыскательный и строгий,он выполнял все поручения точно, быстро, не расспрашивая, не споря. Лишь изредка, встороне, незаметно, будто совсем ненароком обронял среди промышленных слово, смешок,задавал почти невинный вопрос. А потом докладывал правителю о настроениях в крепости.

Голод и цинга работ не остановили. Правитель вставал до рассвета, всегда в одно и то жевремя, разгребал в камине золу, грел оставшийся с вечера чай. Напившись теплой воды смаленьким огрызком леденца, неторопливо одевался, выходил во двор. Сперва проверялпосты, осматривал пушки, слушал рапорт караульного начальника обо всем, что случилосьв крепости за ночь. Низенький, в длинном ватном кафтане, бобровом картузе, чуть горбясь,обходил он палисады.

На работу выходили в любую погоду, людей распределял сам Баранов. Блокшифы иукрепления были закончены, на церкви осталось настелить крышу, но церковь правительпока оставил, всех здоровых людей назначал только в два места: достроить редут св. Духасамый крайний пост владений у дальнего озераи на закладку школы для мальчиков туземцев.О ней мечтал еще в Уналашке много лет назад.

Образованию умов способствовать должны. Великие выгоды государству,поспешающему в науках... Дикие переймут наши науки, искусства и лучшие помыслы нечерез мушкеты и сабли, а через своих детей, говорил он еще Лещинскому.

Позже вместе с Резановым размышлял о тлинкитском и алеутском словарях, о проповедяхи беседах на местном наречии.

Думал тогда о Павле...

Правитель сам чертил план будущей школы и даже не показал его Гедеону. Монахперекочевал теперь на постройку нового форта и почти не заглядывал в крепость. Там вземлянке и жил. Только один раз, когда срубленное дерево раздробило ноги промышленному,Гедеон притащил его на плечах в Ново-Архангельск, помолился возле заколоченной церкви,взял у Серафимы иголку и ушел. Неуклюжий, всклокоченный, в обтрепанной порыжевшейрясе.

В крепости содержались под стражей пятеро индейских воинов. Они средь белого дняхотели поджечь палисады, но были схвачены наружным караулом. Двое погибли в стычке,остальных Баранов держал как заложников. Между ними находился, как видно, и близкийродственник вождя. Старше других, с шрамом через всю левую щеку и лоб, так, что бровьбыла разрублена надвое, длинноволосый, в боевой лосиной одежде, он не выходя сидел втомном углу лабаза, смотрел на кусочек серого неба, видневшегося в узкую щель продушины.

Баранов не выпытывал, знал, что индеец ничего не скажет, но по тому, как другиевоины держались перед ним, как две-три тлинкинтские женщины, ставшие женамипромышленных, за крыли лица ладонями, когда проносили раненого, правитель догадалсяо знатности своего пленника.

Посланца Котлеана, предлагавшего выкупить индейцев, Бара нов не принял. Теперь унего было оружие против внезапных на падений. Войны еще не кончились, мир приходилосьпо-прежнему поддерживать железом и порохом...

Делами, беспрестанным движением Баранову не только хотелось отвлечь гарнизон фортаот тяжелой действительности, заставить забыть болезни и голод, но и забыться самому.Гибель Павла была для него большим потрясением, крушением большого внутреннего мира...Он почувствовал, что идет старость. И только вспоминая Кускова, отправленного в отчаянныйпоход, оживлялся, быстрее шагал по своему залу... Дряхлость приходит, когда нет желаний,нет радости в завтрашнем дне. Смысл победы не в успокоении, смысл еев сознаниисобственной силы...

Вечером при свете горевших в камине еловых сучьев правитель писал письма. Отправитьих можно будет нескоро, и потому послания были неторопливые, длинные. В них он подробноописывал главному правлению в СанктПетербурге все события, просто, без прикрас сообщалсуровую истину, беспокоился о будущем, о благополучии родной страны.

«...Республике Американской великая нужда настоит в китайских товарах: чае, китайскихшелковых разных материях. Туда важивали прежде наличные деньги в гишпанских серебряныхдол ларах, но, узнав здешнюю торговлю и что с берегов сих мягкая рухлядь идет и продаетсяв Кантоне, стали нагружать суда полным грузом европейских своих продуктов, вымениваяздешнюю на них рухлядь... И от американцев я слышал, что они собирали и собираютпрочное заселение около Шарлоцких островов сделать, по сю сторону Нутки, к сторонеСитхи... Может быть, и со стороны нашего высокого Двора последует подкрепление. Ныненет никого в Нутке, ни англичан, ни гишпанцев, а Нутка оставлена... Выгоды же тамошнихмест столь важны, что обнадеживают на будущее время миллионными прибытками государству.Каковые выгоды по всей справедливости и народному праву единым бы российскимподданным принадлежали...»

Писал распоряжения на другие острова, где находились управители подчиненных емуконтор: на Уналашку, Кадьяк, Чугачи. Думал о многом, словно не было голода. В бухтестояли Корабли, сотни байдар уходили на промыслы...