Великий океан

«...Людей излишних противу комплекта, назначенного в предписаниях ГлавногоПравления и моего проекта, выслать всех на Уналашку, и остающихся привести наединообразное генеральное положение с Кадьяцким и прочими отделениями... Редкостейтамошних, яко то из морских животных, растений, окаменелостей и прочих, вниманиезаслуживающих, высылай ко мне, когда обрящутся, через Уналашку. Что же на то истраченобудет имущества выставлять на счет Кадьяцкой или на мой собственный...»

И все чаще проскальзывала грусть.

«...Покончить здесь жизнь мою предвижу необходимость. Ибо предметов и выгод дляотечества предстоит столь много, что и в пятьдесят лет обработать и привести к желательномуконцу едва ли достанет возможности самому пылкому уму...»

Он писал до самой полуночи, а потом, заложив назад короткие руки, долго шагал похолодному залу. Серафима слышала, как скрипели половицы, негромко бренчал стекляннойдверцей книжный шкаф. Она ютилась в маленькой горнице возле лестницы. Лука по-прежнемужил в казарме.

Редут св. Духа достроить не удалось. Когда уже был возведен палисад и блокгауз и оставалосьтолько закончить жилье, ночью врасплох напали люди Котлеана. Караульный даже не успелвыстрелить. Его закололи кинжалом тут же, у ворот. С полсотни воинов окружили землянку,где ночевал небольшой гарнизон, лесинами завалили выход. А потом подожгли.

Смолистые бревна горели дружно. Стены нового строения из давнего сухостоя утонулив огне, от накаленного воздуха дрожали деревья. Загорелась хвоя, воспламенился мох, лопаласьи сипела сырая кора. Отблеск пламени озарил половину озера, багровый дым уходил втемноту.

Монаха индейцы не тронули. Он появился из дальнего угла двора босой, без скуфьи, сопаленными волосами. Золотистой змейкой тлел подол рясы, дымились рукава, краснымотсвечивал серебряный крест. Приблизившись к землянке, монах силился раскидать бревна.Однако не смог. Жилье превратилось в костер, огонь охватил весь форт. Лишь одну лесинуудалось выдернуть Гедеону.

Одежда его тлела во многих местах, сгорели усы, из трещин потемневших рук сочиласьи запекалась кровь, но монах словно не чувствовал боли. Зажав под мышкой конец пылавшегобревна, он потащил его сквозь объятые пламенем ворота в лес, прямо на. стоявших передфортом индейцев.

Воины торопливо расступились. Безотчетный страх пробрался в сердца. Они собралиоружие и молча, без обычных воинственных кликов, покинули пожарище.

А Гедеон, не выпуская лесины, шел по кочкам и камням, через кусты и заросли, вседальше и дальше в лес. Бревно давно потухло, лишь в глубоких трещинах краснели угольки.Губы монаха что-то шептали. Не то он молился, не то проклинал... Утром караульные нашлиего недалеко от крепостных стен.

Узнав о новом нападении индейцев, Баранов собрав десяток самых здоровых людей инемедля отправился к озеру. Утро было совсем весеннее. Над лесом поднималось солнце,золотистый свет пронизывал вершины елей, оседали тени. Только у подножия деревьев, нарыжей хвое, покрывавшей мох, густо лежал иней.

Отряд шел быстро и молча, временами бряцал мушкет, хрустела под ногами ледянаякора, затянувшая болотистые проталины. Баранов не надел даже парки, не взял ружья. Втеплом кафтане и картузе, как ходил у себя дома, шагал он впереди, переступая упавшиестволы, камни, продираясь через колючий кустарник. Веткой сорвало шейный платок, ноон не остановился. Один из промышленных подхватил черную косынку, догнал правителя.Баранов так же молча взял ее, понес в руке. Шли, обходя тропу, напрямик к лесу.

Часа через два добрались до озера. Пожар кончился. Обгоревшие ели увеличили пустоепространство. Вместо толстых надежных стен кое-где торчали головешки. Дымиласьпочерневшая земля. От форта, недавно еще желтевшего среди лесной гущины, не осталосьничего. Там, где находилась землянка, лежала груда углей. Жилье было обставлено и накрытосухими смолистыми плахами, не пропускавшими сырость, и сгорело дотла.

Баранов стал на колени, перекрестился и, низко поклонившись в сторону погибших,медленно, с трудом поднялся.

За Россию отмучились,сказал он тихо.Вели, Наплавков, сложить каменный крест.

Потом отошел к обрывистому берегу, долго глядел на светлую спокойную гладь, насинеющие, с белыми вершинами, Кордильеры. Там бы поставить крепость, огородитьобысканные места, заселить людьми...

Всю обратную дорогу он молчал, по-прежнему шел впереди. Возвращалась с ним толькополовина отряда. Остальным правитель приказал расчистить пожарище, вымерить площадьпоближе к озеру. С завтрашнего дня редут будут строить заново.

Вернувшись в крепость, Баранов велел повесить заложников.

На краю утеса, где росла кривая голая лиственница, выстроился весь гарнизон, алеуты,женщины. Даже больные были подняты с нар. Часто, без передышки бил в колокол Лука.Промышленный дергал веревку, не оглядываясь, не отвлекаясь. Лицо его было бледно исосредоточенно, выцветшие глаза полуприкрыты, растрепанней и жестче казался клок бороды.

Резкий тревожный звон действовал гнетуще. Потом он стих. Над крепостью навислатяжелая тишина. Измученные лишениями, непрестанной тревогой, люди стояли молча,предстоящая казнь индейцев усиливала страх. Законы борьбы хорошо известны. Сегоднясильнейшими оказались промышленные, завтра могут оказаться индейцы.

Индейские воины шли спокойно. Связанные за руки моржовым ремнем, они двигалисьцепочкой, обнаженные до пояса, длинноволосые. Битвы для них кончились.

Дальше все произошло быстро. Толпа качнулась, отступила, из задних рядов кто-тотоненько вскрикнул. Согнулся и затрещал длинный корявый сук... Ни одного слова непроизнесли пленники, ни одного звука. Безмолвно, прощаясь, глядели на бухту, на горы,на необъятный простор лесов. Потом закрыли глаза.

Когда все было кончено, Лещинский подошел к Баранову. Бледный, сдерживая нервнуюдрожь, дотронулся до его рукава. Но правитель не обернулся, продолжал смотреть на далекуюпену бурунов, окрашенную багрянцем заката... Весь вечер и ночь он провел в своей спальневозле потухшего камина. И не пустил к себе никого, даже Серафиму, приходившую зажечьсвечу.