Варяги и Русь

   — За дверью, на дворе...

Симеон закрыл книгу, перекрестился на образа и, сказав: «Господи! помоги присоединить новую овцу к Твоему стаду», — велел привести его.

Зоя открыла дверь — позвала Руслава.

   — Добро пожаловать, гость поздний, но желанный!.. — сказал Симеон. — Негоже по нашему христианскому обычаю позднею ночью искать общения с красными девицами, но я не виню тебя, молодец, потому что моя егоза сама искала его.

   — Не брани дочь свою, — кротко отвечал Руслав. — Она чиста, как голубица.

   — Слыхал я от своей Зоюшки, что ты хочешь быть христианином: правда ли это?

   — Если нужно быть христианином, чтобы поять её себе в жёны, то наставь меня, что я должен делать для этого.

   — Да, закон наш не дозволяет христианке быть женою язычника. Нужно, чтобы ты был христианином.

   — Но как, я не знаю: научи меня.

   — Я вижу: ты честный молодец, и, кто бы ты ни был, я верю, что у тебя хорошие мысли в голове... Садись, молодец, побеседуем... Скажи мне, дружок, кто ты?

   — Я отрок великого князя киевского Владимира.

   — А отец и мать?

   — Я никогда не знавал их и только сегодня поутру узнал, будто я княжич.

   — Княжич!.. Кто же тебе это сказал?

   — Не знаю, какой-то старик.

   — Но я, молодец, кажись, видел тебя на Чёртовом бережище у Якуна.

   — Да, он мой воспитатель.

   — Значит, он должен знать, кто твой отец.

   — Сегодня я хотел идти к нему; встреченный мною старик ожидает меня у него...

   — Какой старик?

   — Не знаю... Я встретил его в лесу.

Руслав описал его и передал свой разговор с ним.

Симеон задумался и спустя минуту произнёс как бы про себя:

   — Уж не Олаф ли это!.. Зоя, ты сказала ему, кто я?

   — Нет, отец, не говорила.

   — Прежде был воином и немало грешил, но, прозрев свет, всё оставил, ибо если и совершал преступления, то потому, что был слеп и в заблуждении находился. Признаешь ли ты, молодец, что солнце, луна и звёзды на небе, вода, скот, звери, лес, люди — на земле и птицы в воздухе? Признаешь ли, что существуют день и ночь, власть божественная и княжеская?

   — Всё это я знаю, дано нам богами.

   — Не богами, а всемогущим Богом, потому Он один на небе и на земле, а те боги, о которых ты говоришь, не боги, а истуканы, созданные человеческими руками. Возьми любого из ваших богов и поколи на дрова, продай в Киеве на площади, и ни один из них не скажет тебе ни слова: они не святы, а наш вездесущ и свят, и только те не знают Его, кто ходит в потёмках, а чтобы познать Его — надо уверовать... Поэтому, да благословит тебя Творец вселенной, если ты без лукавства, а с чистым сердцем пришёл побеседовать со мною.

   — Я пришёл к тебе, потому что сердце моё влекло к твоей дочери, жизнь мне не мила без неё, и делай, что хочешь со мною, только отдай мне её.

Симеон улыбнулся.

   — Этого мало; чтобы обладать ею, надо быть христианином, иначе ты не можешь достигнуть желаемого... Надо знать молитвы и заповеди Христовы.

   — В чём же заключаются эти заповеди?

Симеон начал рассказывать ему. Руслав слушал его со вниманием, боясь пропустить хоть одно слово.

   — И только? — спросил он Симеона.

   — Да, но существует молитва, называемая символом веры. Этим символом каждый из нас должен руководиться и верить во всё то, что в нём сказано.

Симеон прочёл ему «Символ веры», из которого он понял, что нужно веровать в Бога и святую церковь, о которой не имел никакого понятия, но благочестивый старец всё объяснил ему и, кроме того, прочёл ему молитву Господню.

   — О, какая это хорошая молитва, — воскликнул Руслав. — Она не похожа на наши, которые произносят жрецы во время жертвоприношений. После этой молитвы я больше не могу произносить тех.

   — Значит, ты понял её?

   — Ах, теперь я отдал бы всю душу, чтоб лучше уразуметь слова этой молитвы; она мне ужасно нравится, но разум мой путается и сердце болезненно тоскует, что я ещё не всё понимаю...

   — А вот ты поймёшь, когда я прочту тебе священное писание. Видал, ли ты когда-нибудь изображение нашего Бога и Спасителя мира?

   — Нет, ничего подобного даже не слыхал.

   — Так вот, когда ты познаешь веру и научишься чтить истинного Бога, тогда ты прозришь и увидишь лик Триединого.

Руслав вздохнул и бросил взгляд, полный надежды на Зою, вспыхнувшую, как маков цвет.

   — Если ты желаешь, то я тебе прочту начало того, как Господь сотворил небо и землю, — продолжал Симеон.

   — Не желаю, а жажду, — перебил его Руслав.

И старик начал читать. Долго, долго он читал, и когда остановился, то уж занялась заря. Его сменила Зоя, и когда она дошла до рождения Спасителя, Симеон остановил её и сказал:

   — Теперь я передам на словах историю Сына Господня.

И он начал рассказывать о рождении и жизни Спасителя.

Вдруг послышался лошадиный топот и вскоре появился всадник.

   — Здравствуй, Извоюшка, — встретила его Зоя. — Что так поздно пожаловал?

   — Не поздно, моя пташечка, — отвечал он. — Скорее рано... Солнце уже осветило землю и птицы небесные воспевают славу Творцу вселенной.

   — А мы и не заметили, — сказал Симеон и погасил свечу.

Руслав поднялся.

   — Пора, — сказал он и, поклонившись в пояс хозяевам, хотел уйти, но Извой, видя священные книги на столе и поняв из слов старика и Зои, что они ещё не ложились спать, остановил его.

   — Я знаю, Руславушка, что душа твоя преисполнена благими чувствами, какими была преисполнена и моя душа, когда благочестивый отец Мисаил просвещал мой тёмный ум.

   — Разве ты был язычником? — спросил Руслав.

   — Да, Руслав, я был им, но никогда не вернусь к язычеству и презираю богомерзкие дела жрецов. Теперь я вижу свет, и душа моя блаженствует, а на сердце так легко, что я и высказать не могу... Я счастлив и, облагодетельствованный Богом, готов денно и нощно воссылать Ему свою мольбу о ниспослании того же света тебе и другим.

   — О, если это так, — воскликнул Руслав, — то отныне да будут прокляты идолы и служащие им жрецы!.. Благодарю вас, друзья мои, что вы просветили мой ум, я буду веровать, как и вы.

   — Да благословит тебя Всевышний! — отозвался старик. — Прими, сын мой, моё благословение и да будет вечный мир над тобою.

XV

Солнце поднялось уже высоко, когда Руслав и Извой оставили жилище Симеона. Вскочив на своих коней, они поехали по разным тропинкам, чтобы не попасть на глаза Вышатовым гридням, которые следили за ними.

Руслав ехал, думая о том, что ему говорил встретившийся вчера старик. Подъезжая к тому месту, где он встретился со стариком, он остановился.

   — Так-то ты держишь своё слово, княжич Руслав! — сказал вдруг появившийся откуда-то старик. — Знать, эта христианская девчонка милее отцов твоих...

   — Не знал я отцов своих, да и знать теперь не желаю, — возразил Руслав.

   — Вона как! — протянул старик. — Намедни ты был другого мнения о том... Аль колдунья Яруха испортила тебя, молодец... Нет, не говори этого, Руслав, ты должен узнать, кто ты, и быть тем, чем ты есть и вправду: негоже княжичу жить во отроках у равного себе.

— Кто бы я ни был, но теперь не хочу быть тем, чем ты считаешь меня. Быть может, я и впрямь княжич, но под Богом все равны.

   — Не высоконько ли летаешь; смотри, чтобы солнышко крылышки не обожгло. Не девчонка ли эта научила тебя этому бреду.

   — Хотя бы и она! — воскликнул Руслав. — У неё поболе ума в пятках, чем у нас с тобою в голове. Но дело не в том, кто умнее из нас. Уж коли ты хочешь сказать мне что-нибудь, то говори не медля... Нечего попусту время терять: мне пора в Киев.

   — Вишь, заторопился... Небось, Извой выгородит тебя перед своим господином.

   — Я сам себя выгорожу перед своим господином и не нуждаюсь в заступничестве.

   — Ну а коль не нуждаешься — не торопись, а лучше по добру выслушай старика, который хочет дело тебе молвить. Правда, оно не у места, ну, да так и быть... Строптив ты больно, но я исполню свой завет, а там, как знаешь...