Варяги и Русь

При этом старик сел на пень у дороги.

   — Сойди и ты, молодец... Покалякаем.

Руслав сошёл с лошади и, привязав её за куст, сел подле старика.

   — Много лет протекло с тех пор, — начал старик, — как на Днепре жил великий муж Олаф. Так по крайней мере его называли все приднепровские люди, так называл его и великий князь киевский, хоть у него было другое имя. Его боялись, но вместе с тем и любили. Он делал много вреда, но сделал немало и добра князю; а в те поры княжил великий князь Святослав, а за ним Ярополк, и не брезговали они Олафом, когда им нужна была его помощь. Так прошло много лет. У Олафа были на Днепре свои терема, свои отроки и гридни. Однажды поднялась страшная буря. Молодцы Олафа были в степи и, застигнутые врасплох, они спаслись от грозы за Витичевым холмом, у Чёртова бережища, в избе, но едва они вошли туда, как на них напали княжеские гридни и перевязали. Между ними была внучка Олафа, красавица, какой не было на всей Руси. Олаф, после смерти её отца, берег её, пуще зениц своих глаз, от княжеских молодцов; но тут уж так пришлось, — был такой человек, выдал её, и она попала в полон. Олаф потребовал выдачи, но князь ответил, что если он требует выдачи своей внучки, то он повелит казнить его. Но Олаф не убоялся угроз княжеских и, убежав в степь, сошёлся там с печенежским князем Курею и пошёл с ним на князя Святослава. Да когда они подступили под Киев-град, так княжеские витязи подкупили Курю выдать Олафа головою, но Олаф бежал, оставив свою внучку в руках княжеских... Прошло немало дней с того времени, как однажды, во время пира, вошёл к князю Свенельд и что-то шепнул ему, отчего тот пришёл в ярость и крикнул:

   — Лжёшь, негодяй!.. Неправду молвишь... Я призывал знахарок, и они сказали: у обеих сыновья.

   — Нет, великий государь, — отвечал Свенельд, — хоть сам проведай и узнай... У Малуши — сын, а у Миловзоры — ничего.

   — Опять ничего! — воскликнул князь и, встав от пира, пошёл в терема, где были жёны. Оттуда вернулся он мрачнее тучи и повелел Миловзору, внучку Олафа, отправить в Предиславино для чёрных работ. Меж тем и у Олафа были друзья, которые, желая отомстить князю, передали ему плод его дочери, как только она создала на свет ребёнка, а тот отдал его на воспитание своему другу Якуну.

   — Ведь и я питомец Якуна! — сказал Руслав.

   — Да, Руславушка, ты-то вот и есть один из живых сыновей Миловзоры, а следовательно, княжеский сын, такой же, как и твой повелитель Владимир, и ты мог бы быть великим князем Киева, да, вишь, Олаф сам виноват в том, что ты не князь... Но теперь дело это можно ещё поправить... Ты не должен быть его рабом, потому что он сам сын рабыни... и стоит тебе лишь захотеть, как ты будешь великим князем киевским.

   — Но скажи мне, старик, жива ли моя мать?

   — Да, она жива, но о ней молвить я не стану... Она была твоей матерью только тогда, когда создала тебя на свет и более рука её не коснётся твоих кудрей, не приласкает она молодца и не прижмёт к своей груди, — с грустью сказал старик.

   — Если она жива, то я хочу видеть её и назвать своей матерью, — сказал Руслав.

   — Но она не назовёт тебя своим сыном, потому что...

Он не досказал.

   — Почему, почему? — воскликнул витязь.

   — Потому что она безумна.

   — Пусть она будет сто крат безумна, но я хочу видеть её, хочу взглянуть на ту, которая дала мне жизнь, и ты должен сказать мне, где она, иначе... — Он вынул свой меч из ножен.

   — Успокойся, Руслав, — сказал старик, — и убери свой меч, он пригодится тебе для другого дела... Скоро ты сам узнаешь её, а быть может, уже знаешь, но я ещё не всё сказал...

Руслав воткнул свой меч в землю подле себя.

   — Эх, юность золотая, да ум-то медный, — продолжал хладнокровно старик. — Лучше выслушай до конца.

Молодой витязь, сознавая свою запальчивость, угрюмо опустил голову.

   — Спустя десятка полтора лет после твоего рождения на Руси начали княжить три брата: два родных, а третий сводный: то были Олег, Ярополк и Владимир, и когда родные братья передрались между собою и Ярополк убил Олега, остались только двое, Ярополк и Владимир. Тогда подумал Олаф, что настал черёд быть князем и его внуку. Вернувшись из-за моря, куда он бежал в злополучный день измены Кури, он поступил в дружину Ярополка и, втёршись в доверие к князю, стал его советником. Когда же последний был убит, он снова бежал за море собирать войска для своего внука, которого хочет посадить на киевский стол вместо Владимира и этим отомстить на детях Святослава за внучку, которую оплакивает и теперь. Он сам был виновен в смерти Ярополка и содействовал его убиению и, когда достиг своей цели, поклялся богами возвести тебя в князья.

   — Да ведь убийству Ярополка содействовал Блуд...

   — Он же Олаф... Так прозвали его заднепровцы.

   — Да разве Олаф пользуется такою известностью и силой, что его послушают и пойдут за ним мстить лучшему из князей, Владимиру?

   — Да, он очень известен, и ещё более сделался известным, когда служил у Ярополка: он ходил с ним в Полоцк и на Новгород, где перезнакомился с варягами и нашёл сочувствие между ними. Теперь он пошёл к ним, потому что они злы на Владимира, что тот не сдержал своего слова и не отдал им Киева на добычу, и скоро, быть может, сегодня или завтра, он придёт во главе нескольких тысяч витязей, поразит Владимира и возведёт на стол своего внука Руслава.

   — Никогда этому не бывать! — воскликнул витязь, вскакивая и хватаясь за меч. — Я предупрежу своего господина об угрожающей ему опасности.

   — Не торопись, не торопись, — сказал старик. — Тише едешь, дальше будешь... Предупредив его, ты сам можешь погибнуть лютой смертью.

   — Пусть лучше я погибну, но не допущу умереть из-за меня моего князя и повелителя.

   — Не добре молвишь, Руслав. Не может быть повелителем тот, кто сам был рабом, и только глупая чернь киевская признала его своим господином... К тому же это куплено им смертию своего брата... Напротив, ты должен содействовать его унижению, если хочешь сам быть возвеличен.

   — Я не желаю быть возвеличенным и пусть буду тем, чем я был и есть до настоящего времени.

   — Вот именно, ты должен быть тем, чем есть на самом деле; не отроком княжеским, а великим князем киевским, как потомок великого и непобедимого мужа Олафа, проливавшего свою кровь за князя киевского Святослава, который в благодарность за это надругался над его внучкой и сделал из своей жены — чёрную работницу. Ты должен отмстить за свою мать на крови и плоти того, кто из рабынича вышел благодаря слепому року в князья... Ты должен поднять на него свою руку и силой овладеть его княжеским венцом.

   — Мне быть великим князем киевским?.. Поразить его из мести за свою мать, которую хоть люблю, но не знаю, пойти против своего государя!.. Да в своём ли уме ты молвишь всё это, старик!..

   — Я в своём уме и исполняю приказание господина Олафа, которому я предан, говорю дело и не играю в прятки; устарел для этого: а ты должен повиноваться, иначе — горе тебе... Довольно держать стремя сыну ключницы Малуши, когда он садится на своего скакуна: пусть он подержит тебе и тогда это будет справедливо.

   — Мне, безродному, не стыдно держать стремя не только Владимиру, но и любому из его доблестных воинов и бояр.

   — Повторяю: негоже говоришь Руслав, не тебе держать его стремя и носить за ним его меч; за тобою должны носить его и держать стремя у твоего седла: ты не безродный.

   — Никогда этого не будет: и хоть я не безроден, но не хочу приобретать свой род таким путём, хоть бы он был и княжеский... Кроме того, несколько дней тому назад я, быть может, послушался бы тебя, не зная, кто я, но теперь я знаю, что прежде всего я человек, над которым есть господин, а над ним есть Бог, Отец всех, а следовательно, и мой, и Он меня научит, как поступить мне в этом случае... Я отродясь не мнил себя княжичем и если хотел знать, кто я, то лишь потому, что все называли меня почему-то боярином и первым назвал меня этим именем Веремид, друг Якуна.