Варяги и Русь

Извой рассказал отцу Феодору, чего требовал от них Олаф.

   — Я так и думал, — сказал Феодор, — что не к добру он появился здесь, — Не знаю твоей милости, — прибавил он, обращаясь к Руславу, — но вижу, что ты из княжеской дружины, и поэтому не советую доверяться этому человеку... Может быть, он и прав, была у него такая история со Святославом, да всё-таки все его козни ни к чему не приведут, хоть что бы он ни делал, и если вы верные служители Богу и своему государю, то должны предупредить о том великого князя, чтоб потом не было на вас поклёпа.

XVI

Ранним утром из избы дедушки Ерохи вышли две девушки с корзинами в руках. Они были веселы и щебетали как ласточки; казалось, что никакое горе ещё не коснулось их целомудренных сердец. Вскоре навстречу им подошла третья; она была в повойнике, и лицо её носило отпечаток не то страдания, не то безысходной тоски. Эта молодая женщина была старшая сестра их, Светозора, она недавно овдовела и жила в мужниной избушке, неподалёку от своих родных. У неё тоже была корзинка в руках, а в ней лежало несколько грибов.

Сёстры радостно обнялись и вместе пошли отыскивать грибы.

Младшая из них, Оксана, затянула песенку, эхом разнёсшуюся по лесу. Светлана заметила, что Светозора часто вздыхает и на глазах её как будто показываются слёзы.

   — Полно, милая, — заговорила она, — слезами да вздохами не размыкать тоски... Ты ведь не старуха и, даст Бог, наклюнется дружок, который приласкает и разгонит твою печаль... Завтра Купала, и ты сама выберешь себе дружка.

   — Эх, Светланушка, не плакала бы, если б не ребёнок, кому я нужна с ним?.. Да, тяжело живётся одной!..

   — Ну, никто как Бог, — возразила Оксана. — Он испытал тебя, он и помилует... Ведь, ты слыхала, что христианский Бог очень милосерд... Это говорят и Феодор, и Симеон, да и наши суженые тоже говорят... Смотри, как приемлем святое крещение, так все наши невзгоды как рукою снимет... Не много осталось потерпеть.

   — Хорошо вам говорить, когда у вас есть защитники... А у меня кто?.. Да этот пучеглазый Вышата и с ребёнком не пощадит... Вишь, говорит, ты ещё такая краля, что хоть в терем княжеский, — а какая уж моя красота... чай, двадцать годков минуло... Был бы жив мой касатик, он показал бы ему, как волочиться за бабами.

   — Ну, им нечего горевать; авось обойдётся всё и без него: вдруг тебя завтра похитит какой-нибудь молодец и ты опять заживёшь припеваючи.

Светозора опять вздохнула.

В это время на берёзе застрекотала сорока; Оксана остановилась и начала прислушиваться.

   — Ты что слушаешь? — спросила Светлана.

   — Слышишь, сорока говорит, что к Светозоре приедут сваты с женихом-красавцем.

   — Ой ли! — возразила Светозора. — А кто он?

   — Слышишь, говорит, что сокол писаный, христианин...

   — Христианин? — переспросила вдовушка. — Откуда он?..

Но разговор их был прерван кукованием кукушки.

   — Кукуй нам, кукушечка, сколько лет жить, сколько быть счастливыми?

Вскоре послышался далёкий отголосок кукушки, прокуковавшей всего один раз.

   — Как знать, — сказала задумчиво Оксана, — один век, один год или один день счастья.

В эту минуту над лесом поднялся ястреб, и стрекотавшая сорока, заметив врага, закричала, словно призывая к себе на помощь. И действительно, не прошло минуты, как со всех сторон начали слетаться птицы, которые бросились на него целой стаей. Но хитрый ястреб, желая обмануть мелкоту, взвился вверх, а затем стремглав бросился вниз и, схватив одну из них, снова поднялся.

Младшие сёстры засмеялись, а старшая вздохнула.

   — Настоящий коршун, — заметила она, — схватил голубку и унёсся с ней ввысь: поди, борись с ним... Так и на нашу сестру налетит коршун и выклюет глазыньки.

Вскоре у всех сестёр корзины наполнились грибами; они вышли на опушку леса и сели на траве. Но Оксана не долго сидела и, вскочив, начала собирать цветы, чтобы свить себе венок. Оксана и Светлана радовались близости дня Купалы. Но вдруг их веселье было нарушено: вдали показалась сгорбившаяся фигурка колдуньи Ярухи, которая, опираясь на длинный костыль, шла к ним. К её поясу был привязан горшочек, а на плечах лежал мешок, наполненный разными зельями. Ещё издали она поздоровалась с ними, сказав:

   — Доброе утро, мои ласточки сизокрылые.

   — Здравствуй, Яруха... Куда лежит твой путь?..

   — Знамо... куда... Чай, завтра Купала... Надо бы пойти на Лысую гору да поспрошать духов о судьбе человеческой.

При этом старуха села подле них, а сёстры прижались друг к другу, словно боялись её.

   — Не хотите ли, девоньки, я погадаю вам о суженых? — спросила колдунья.

   — Не надо, — отвечала Светлана, — мы и так знаем, кто наши суженые.

   — Ой ли? Всё ли знаете?.. Оно правду сказать, что таким красавицам не трудно знать своих суженых... Я тоже была когда-то красавицей и думала, что всегда такой буду, да, вишь, теперь вон как согнулась, словно кочерыжка... А всё от того, что много плакала да убивалась... И ты, моя ненаглядная, — обратилась она к Светозоре, — ты тоже повидала уже горя на своём веку... Вижу, вижу, что твои глазыньки часто проливают горючие... Дай-ка руку, погадаю.

Она протянула свою костлявую руку с длинными чёрными ногтями к Светозоре; та безотчётно подала ей свою.

   — Вишь, какая белая, ох, очень уж белая. За то и плачешь, что рука белая, а сердце просит любви, которой ты лишилась... Эх, жаль мне тебя, милая... Эта рука не обнимет по своей воле молодца, не расчешет его кудри... Ей скажут ласкать седого старика, и она будет ласкать его, проливая слёзыньки...

Светозора выдернула руку, а сёстры весело расхохотались.

   — Зачем ты пугаешь её? — сказала Оксана. — Теперь она не пойдёт на Купалу.

   — Да и не надо... Лучше поскучать дома да приласкать своего птенчика вместо седой бороды. И тебе, красавица, не советую ходить, — прибавила Яруха, смотря на Оксану. — Не ровен час, коршун явится и похитит голубку у доброго молодца.

   — Врёшь ты, старая колдунья, — возразила девушка, — ты сама не знаешь, что болтаешь.

   — Не я знаю и болтаю, а говорю то, что духи шепчут мне в уши; не ходите, красные, на Купалу, а то приключится с вами несчастье и много вы слёз прольёте из-за него.

   — Из-за кого? — спросили все.

   — Разве я знаю, кто он...

   — А ты ведь пойдёшь же?

   — Я — дело другое... За мной парни не гоняются... Куда мне до них... Надо мной только все смеются... Но пусть их смеются... и я когда-нибудь посмеюсь... Право, посмеюсь... А может быть, найдётся кто-нибудь, что будет целовать эти костлявые руки, несмотря на то, что они грязны, и я тогда вспомню свою молодость... — При этом она безумно посмотрела на них и сначала заплакала, а потом захохотала.

   — Да расскажи нам, какова ты была в молодости, что делала и почему ты то плачешь, то смеёшься.

   — А разве вы никогда не слыхали о моей судьбе?

   — Нет, не слыхали... Да и где нам слышать... Мы ведь всегда живём в лесу и прячемся от злых людей.

   — Знаю, знаю, что прячетесь, да и в лесу, кому надо, отыщет вас... Не убережётесь...

   — Будто уж не убережёмся!..

   — Ну так кто же ты была в молодости? — спросила, смеясь, Оксана.

Я была девицей не хуже вас, да ещё боярского роду. Жила много лет в терему княжеском, — чтоб ему пусто было и то место быльём поросло, где он ходил... Не сладки были первые годы, а потом, как родила сынка, да похитил его леший с Чёртова бережища, так я и попала из цариц в работницы, да так уж работала, что и отродясь никто из вас не видал. А было времячко, что сенные девушки стояли в моём терему и князь, ласкаясь, расплетал и заплетал мою косыньку, любуясь моими глазами. Теперь они померкли, как чёрная ноченька... Любил меня и отец покойничек, и дедушка Олаф, и Якун треклятый... Коли бы не он, небывать бы мне, боярской дочке, в княжеском терему... Ох, если б был жив мой отец... Ещё отомстил бы он за меня.