Варяги и Русь

   — И он был прав, называя тебя боярином, потому что ты действительно боярин, а не холоп, и ты должен ценить это и поддерживать своё достоинство, хоть бы ценою смерти.

   — Я не властолюбив и не хочу быть князем, если не был им поныне.

   — Напротив, ты был им, должен быть и будешь, — повелительно сказал старик.

В это время в лесу громко хрустнула сухая ветка. Оба повернулись в ту сторону, но никого не заметили; старик продолжал:

   — Итак, Руславушка, подумай, пока есть время... Перед тобою княжий стол и народ, которым ты должен повелевать, и если ты по глупости своей юношеской откажешься и тогда, когда твой дед Олаф придёт во главе великой рати, то горе вам обоим — и князю, и тебе... он сам сядет на киевский стол.

   — И пусть его садится, если сумеет; но если быть горю, то оно будет первому мне, так как я не выдам князя головою... я защищу его своим мечом.

   — И не один ты будешь защищать его! — вдруг раздался позади них голос.

   — Извой! — глухим голосом произнёс старик. — Я знаю, что ты непобедим, но против той силы, которая пойдёт на князя, ты не пойдёшь.

   — Почему бы это так?

   — Да потому, что сыновья не идут против своих отцов: Олаф твой отец.

   — Что ты молвишь, кифарник! — воскликнул Извой.

   — То, что есть... не взыщи, витязь... Давно я собирался говорить с тобою, да всё недосуг было... ещё в те поры, когда мерился с тобою силами, хотел молвить... и убил бы тебя, как овцу, да жаль было...

   — Ты лжёшь старик; если бы мой отец был жив, то я не был бы в милости у князя.

   — Если б и князь знал, что ты сын Олафа, то он повелел бы повесить тебя или растерзать на лошадиных хвостах в степи... Твой отец теперь враг княжеский, и Владимир не забыл ещё, как он в бою под Новгородом угодил ему копьём в грудь, и если бы он узнал Олафа в Блуде, явившемся к нему послом от Ярополка, то и тогда убил бы его... Но Блуд хитёр и улестил его Киевом.

   — Замолчи, старик, или я сниму тебе голову этим мечом! — крикнул Извой, еле сдерживая своё негодование. — Всё это наглая ложь, выдуманная, чтоб поймать нас в свои сети... Я слыхал об Олафе, знаю, что он был великим воином, и вместе с тем — разбойником, но знаю также и то, что он не был моим отцом...

   — Ну а если я укажу доказательства? — хладнокровно сказал старик.

   — Какие доказательства, молви!

   — Отстегни ворот своей рубахи и ты увидишь, что на груди твоей висит ладонка, доставшаяся Олафу от одного касога, которую он и одел тебе, когда ты был ребёнком;

посмотри и ты увидишь, что там заморская раковина и рубанец, которые оберегают тебя от всех бед.

Извой расстегнул ворот своей рубахи и достал небольшой, наглухо зашитый, из оленьей кожи, кошель. Мечом своим он распорол его и вынул раковину и рубанец.

   — Может быть, ты и прав, — сказал он, — что Олаф мой отец, так как ты правду сказал о раковине и рубанце, но я не нуждаюсь в этой бесовской охране: меня стерегут силы небесные и оберегают от всех зол. Сбереги её для Олафа, и пусть она охранит его от того, что ждёт его впереди, если он, а за его голову назначено много золота. — Он бросил раковину и рубанец старику.

   — Ты, видно, знаешься с христианами и поэтому не признаешь силы этой ладонки, но это дело твоё: я только хотел доказать, что молвил правду.

   — Где же мой отец? — спросил Извой.

   — Через день-два придёт сюда, и если ты поднимешь на него свою руку, за это накажут тебя боги.

   — Истуканы, — прибавил Извой, — которых не признает ни один из христиан; я также не признаю их, но и против отца, коли он действительно мой отец, тоже не пойду...

   — Ты не признаешь богов? — с ужасом воскликнул старик. — Значит, ты недостоин имени такого отца.

   — Что касается отца, то об этом, старик, судить не тебе... Я знаю лучше тебя, кто истинный мой отец.

Не кто иной, как Олаф...

   — Олаф Олафом, а Отец Небесный — мой и всех нас един на всю вселенную.

   — Да избавят нас боги от такого кощунства.

   — Пусть вас избавляют ваши боги, а мы не признаем другого Бога, кроме Всевышнего, и нам не подобает разговаривать с язычниками... Пойдём, Руслав, и пусть он говорит, что ему угодно, но мы должны предупредить нашего благодетеля об угрожающей ему опасности.

   — Именем ваших богов заклинаю вас выслушать меня до конца! — воскликнул старик.

   — Что хочешь ты от нас? — спросил Извой.

   — Хочу, чтобы погиб тот, кто овладел столом киевским, не имея на него права, а правил Киевом достойнейший сын Святослава, рождённый не от холопки Малуши, а от Миловзоры, внучки Олафа.

   — Не обольщай себя напрасной надеждой, — сказал Руслав. — Если бы я имел право быть князем, то и тогда бы не согласился сесть на стол киевский... И пусть княжит тот, кого избрал народ, кого он любит и почитает, а я не достоин этого почёта, так как не знаю ни матери, ни отца, а верить словам твоим мудрено. Поди на вече и объяви о том и тогда увидишь, поверят ли тебе.

   — На вече идти не подобает, да и зачем идти, коли на княжение нет твоего согласия. Если бы ты стал князем и, выйдя на площадь, начал чинить суд и расправу, я первый послушался бы и умер за тебя, если бы того потребовал народ, чтоб убедить его, что ты сын Святослава.

   — Умереть из-за того, чтобы убедить народ лишь тогда хорошо, — вмешался Извой, — когда этого требуют справедливость и народ, а не желание одного лица, как твой Олаф.

   — Что ж тут удивительного!.. Мне будет очень лестно умереть за того, кого я возвёл в князья и о1гмстил этим за кровь моего друга и господина Олафа.

   — Нет, нет, не хочу я власти княжеской! — воскликнул Руслав. — Мне лучше быть безродным, чем навлечь на себя нелюбовь князя и народа... Я хотел знать, кто были мои отец и мать, и теперь только хочу узнать, где находится мать... Путь она будет безумна, пусть безобразна и больна, я буду любить её.

   — Настанет час, когда ты узнаешь её и, быть может, проклянёшь и день, и ночь, когда увидишь её. А ты, Извой, тоже не раскаивайся, если на твою голову обрушатся невзгоды... Нам больше не о чём говорить, прощайте...

   — Значит, по-твоему, и я могу быть князем? — спросил Извой, — так как я сын Олафа, а Руслав его внук... Сын-то поближе, чем внук.

   — Нет, Извой, ты ошибаешься. Дочь Олафа попала в терем Святослава, а Святослав — великий князь киевский... И значит, что Руслав ближе к княжескому роду.

В эту минуту послышался чей-то голос и вскоре показался старик на лошади, запряжённой в телегу.

   — Кого ещё леший несёт, — проворчал кифарник, неохотно поднимаясь.

Старик, ехавший в телеге, пел какой-то псалом. Руслав и Извой тотчас узнали его, а кифарник вдруг свернул в лес и послал ему проклятие.

   — Здорово, отец Феодор! — сказали витязи в один голос. — Добрый путь.

   — И вам тоже, молодцы, — отвечал Феодор. — Аль спозаранку на охоту вышли без луков и пращей? — спросил он.

   — Да, охотимся на язычников, — отвечал Извой.

   — Доброе дело, да очень опасное, а вы молоды и бороться с этим зверем трудненько.

И он кивнул головой в ту сторону, куда скрылся старик.

   — С каким зверем? — переспросил Руслав.

   — Чай, охотились на Олафа...

   — Да разве это был Олаф? — удивился Извой.

   — Коли старческие глаза не изменили мне, то это был он... Вишь, опять появился смущать честной народ. Небось, вместе с Якуном орудует... Ведь другого Ярополка нет... Некого больше убивать. Надо вам знать, детки, что Олаф — днепровский разбойник, он же Блуд, и много он бед натворил в былое время, так что ему пришлось бы нести голову на плаху, да он бежал, да и теперь ещё не избежит её... Вот недавно опять появился в киевских лесах и, говорят, собирает дружину, чтоб идти на князя убить его да сесть на киевский стол.

   — Несчастный, — произнёс Извой. — И это мой отец...

   — Твой отец! — воскликнул старик. — Спаси Бог каждого от такого отца, в особенности христианина.