Нет вестей с небес (СИ)

И девушка холодела при мысли, что все стремления ее были направлены, чтобы прервать этот монотонный ритм. Она знала, что нет иного пути, поэтому слушала и слушала, пока он великодушно позволял.

Они находились невероятно далеко друг от друга, с разными мыслями, с разными мировоззрениями и судьбами, но почему-то предельно до безмолвия понимали друг друга, видимо, не прекращая ненавидеть. Впрочем, ненависти не существовало. Желания убить друг друга тоже, лишь неизбежность. Кто-то из них был обречен проиграть однажды. И очень скоро. И люди вокруг не позволяли менять установленные правила, ведь для этих людей приходилось играть себя, играть перед собой, играть с собой своей и чужой судьбой.

«А… Помимо Цитры?» — хотела бы спросить она, но не смела, он не позволял лишних слов, не запрещал, но лишние вопросы не имели смысла, ведь привычный или понятный ответ не светил, потому что он отвечал на своем языке, так что женщина только подумала: «Но нет, это уже не мое дело. Да и не важно… Если вы все еще верите в рассказы о вампирах, тогда смотрите на живого мертвеца. Все его чувства мертвы или перевернуты, вывернуты. Но как тяжко от мысли: ведь в прошлом они были намного живее и ярче, чем у многих из нас. Оттого и ненависть его неистовее».

Что ощущал он, так и оставалось загадкой. Но для чего знать? Он являлся иным, и для описания его ощущений не подходили привычные метафоры. Древний хаос безмолвен, хаос джунглей единый хтонических тварей. Бесконечная бездна, смех на грани отчаянья. Танатос, в котором жизни больше было, чем во многих суетливых и проворных дельцах. Его называли сумасшедшим. Его считали безумным. Джейс все больше сомневалась. Все, что он говорил, он говорил с определенной целью и сознательно, разве только не на уровне обычного мирского сознания, отчего и казался одномерным людям сумасшедшим. Но было ли его зло сознательным? Или лишь порождением безумия? Впрочем, и зло казалось сознательным. Безумие… Нет, он говорил о безумии не как о психическом расстройстве. Он говорил о чем-то более глубоком, о более масштабном зле, частью которого стал. И знал это. И ненавидел.

Джейс приоткрыла глаза: вокруг нестроганых кривых ножек стола валялись пустые бутылки и несколько гильз. Странно. Та же реальность. Те же сломанные вещи вокруг. И даже не шокировал факт того, что произошло.

Быть… паузой

между ударами твоего сердца…

Не знала точно, сколько времени немо слушала удары его сердца. Он позволял, слегка рассматривая ее, перебирая по ее спине вдоль позвоночника, нащупывая неторопливо длинными пальцами каждый позвонок, как будто тоже стремясь запомнить.

Я лежу в темноте

Слушая наше дыхание

Я слушаю наше дыхание

Я раньше и не думал, что у нас

На двоих с тобой одно лишь дыхание

И кислорода не хватит на двоих

Сомнений не оставалось: один из них обречен. И оба обречены вскоре остаться только в воспоминаниях друг друга, словно тени, словно призраки. И, возможно, не как самые яркие воспоминания. Джейс не стремилась стать кем-то великим в его судьбе, знала, что мало может изменить. Пусть хоть тень, хоть стершийся кадр, она не просила ничего, не просила, чтобы он принадлежал отныне ей. Хаос никогда не принадлежит никому. Подчиненный хаос не жив. В любом случае, для нее он обещал остаться в памяти на всю жизнь, точно яркая комета, точно взрыв сверхновой звезды. И сколько ее — этой жизни — оставалось? Они не знали. На самом деле никто не знал. Никогда.

«Ты мертв. Вы убили его. Хойт и Цитра», — вдруг отчетливо осознала Джейс, что мешало называть врага циником. Разговоры о его предательстве… Эту тайну она тоже не пыталась выведать, но одного взгляда на него хватало, чтобы осознать: он и сам не знает, кто кого предал. Но знает, что кто-то предал. А слово мерзкое, а действие — еще мерзее. Не разобрать, не понять. И не каждому суждено простить.

И когда одиночество через край

наполняет уставшее сердце, —

нам снится кем-то обещанный рай,

место, где мы бы смогли отогреться.

Островок покоя

среди хаоса и круговерти.

Там, где кто-нибудь нас укроет

от ледяного дыхания смерти…

Удары его сердца заглушали гром и волны, но никогда женщина еще не ощущала такой безмятежности. А, может, пустоты без оценок и суждений. Но не гнетущей. Она доверяла, хоть и знала, как горько пожалеет об этом доверии, особенно, когда спустя какое-то время послышался его голос, далекий, жесткий, отрывистый, точно эти слова самому ему не нравились:

— Утром ты будешь снова бежать через джунгли, убегая от моих ***ых головорезов. Но ничего не изменится, потому что повсюду безумие.

— А если я не попытаюсь сбежать? — будто дробя колкие льдинки, спрашивала она, умоляюще всматриваясь в темноту, окутанную отзвуками отступавшей бури. Значит, их уже не могло смыть волной, не начинался мировой потоп. Или уже закончился? Или уже никого не осталось?

— Тогда придется тебя тупо пристрелить, а это ***во и скучно, — резко осадил он.

— Но я не хочу снова бежать, — Джейс сиротливо гладила его плечо, приникая плотнее, отчаянно твердя, будто ее резали заживо без ножа. — Зачем?!

Остаться бы навечно, застыть. Без всех, в этом мгновении до того, как беспощадный день расколол бы снова на мириады витражных осколков, не таящих по-отдельности света. Впрочем, объединяла их только тьма. Или…

— ***! Так надо… Это ***во, реально ***во, но так надо, — аргументы не находились, почему так надо, но иного пути просто не существовало. Правила и цель этой жестокой игры никогда не были ясны, но у каждой игры существует начало и конец. И пауза в ее фатальном завершении не могла остановить ход страшных жерновов, которые сминали не только жертву, но и палача. Ведь каждый, кто убивает других, сокрушает и себя.

— Сколько времени до утра? — больше ничего не прося, смиренно узнавала она.

— Часа три…

Он устанавливал время восхода, не глядя на стрелки часов, что бегут по кругу.

Мало, ничтожно мало, всего три часа до утра, до этой алой полоски рассвета, что как острый клинок сарацинской сабли разрубит их, иссечет, разорвет надвое. Навсегда. Как и было всегда до этого. Больше никогда… Быстро время летело, раз до утра оставалось так мало. Джейс показалось, что она заснула на несколько часов. Нет опаснее игры без игр: заснула в объятиях врага, прильнув к нему, вслушиваясь в размеренный ритм сердца, согретая теплом его тела. Это безумие… Нет, не бессмысленное повторение действий с надеждой на изменение, другое безумие — помутнение сознания. Затмение.

И нет твоей вины,

Что ночь быстротечна

И даже вечности мало,

Чтоб быть с тобой.

Продажа души. Или нет… Или все с какой-то целью. Или вообще без цели, а лишь игра случая. Всего три часа.

— Почти вечность, ведь ее тоже мало, — шептала она, вскоре бессильно стеная. — Лучше бы случилось наводнение, лучше бы нас смыло потоком темной воды…

— Ни*** не лучше. Да и не позволил бы я. Здесь я решаю, кому и как умирать.

Рядом… Еще три часа вместе. Эти исступленные страстью оболочки с сизым пеплом вместо душ, разделенные на два мира непроницаемой стеной ненависти друг к другу. А если бы не ненависть… Если бы не… Джейс позволила себе на миг забыть об этой стене, границе миров. И вот к чему все это привело… Но она не винила себя. Пока что. Еще три часа без оценок, вне разделения на миры и границы, вне реальности и бытия, где-то в настоящем без прошлого, без времени, без мира вокруг.

«Те, кого мы любим, всегда делают нам больно, потому что мы слепы перед ними. У них есть что-то вроде щита: мы не успеваем среагировать, когда они наносят удар. И приходится учиться наносить удар первым», — отчетливо и гладко слышались свои мысли. Еще три часа. Каждый миг, как год, но каждый год, как миг, когда ускользает пред неизбежностью холодной и обреченной.

Зачем?

Комментарий к 120. Есть ли в мире хоть кто-то... Это то чувство, когда на 400+ странице понимаешь, что твой джен никакой не джен. Надеюсь, никто не шокирован?