Нет вестей с небес (СИ)

— Именно так! И погреб в общей могиле, — издевательски отрапортовал главарь.

— Так как же тогда?! — видимо, считал, что свихивается, Алвин. Пусть считал. Здесь нормальных не водилось, не те джунгли выбрал, северянин.

— Откопался, значит, — смеялся главаря, доставая косяк с наркотой и зажигалку, готовясь закурить, ибо на трезвую голову такое не творят, не говорят. На трезвую голову слишком нереально в этой реальности находиться.

— ***! Ваас! Что все это значит?! Я должен оповестить людей.

Ваас в ответ только неторопливо закурил, долго втягивал дым, потом потер лоб, помотал головой, расправил плечи, ощущая, как его уже начинает постепенно пробирать, по крайней мере, джунгли сделались раза в три ярче, а ощущение расстояния вообще исчезло, тем не менее, он готовился стрелять. Еще бы, он просто так отпустил Хромоножку! Пусть бежит. Не сдохла еще, не стала одной из кровавых орхидей? Но что толку жить? Молиться громко, ругаться истово, исходя бамбуком, что не флейта, а пытка.

— Не-не-не, Алвин! — размахивал руками главарь. — Ну, вот ответь, почему ты такой идиот, да еще инициативный? — а затем главарь лающе смеялся, по-настоящему смеяться он тоже не умел, скрывая это за острыми иглами насмешек. — Устроим вечеринку в форте по случаю его гибели, притащим шл*х из Бедтауна, музыку погромче, выпивку рекой. Пусть все думают, что он мертв. Пока что.

— Но он по твою душу идет!

— Нет у меня души… — Ваас запнулся, глядя вслед Хромоножке, которая упорно не скрывалась из виду, едва ползя в масштабах дальности стрельбы. — ***! Я о другом… Именно, что идет. Вечеринку, и ловушку. Так, давай винтовку, да, ту самую из штаба.

Вот она, пойманная в стекло окуляра, она… Наверное, заметила, каким озверевше веселым он делался в окружении пиратов, своих подчиненных. Она позволила ощутить свободу, на короткий срок, но все же… Без всех посреди стихии. Может, он желал бы начать новую жизнь без пиратов, без ракьят, без преследования по закону всех стран, но для этого следовало умереть и возродиться, повторить свой путь в череде сансары индуистских божеств.

Но все же она позволила вспомнить, что значит свобода без всех и без всего, что нажил чужой смертью, награбил. Наставало время освободить ее. Но только в его понимании все категории искажались до неузнаваемости. Для обычных глаз, для обычного понимания, по плоской оси, помятой, как протоптанная тропа между двух сугробов.

Хромоножка бежала в прицеле, и слишком медленно, падая, едва вставая, ей, наверное, казалось, что несется вперед стремительнее лани, но для того, кто выслеживает через окуляр прицела — слишком медленно. И многие так бежали, и многие падали.

Ваас невольно вспоминал себя в юности. Он также судорожно бежал прочь от деревни ракьят, зажимая свежую рану на голове от ножа Цитры. Любимой сестры. Мир кружился с бешеной скоростью, падало небо и гасли звезды. Тогда он еще не до конца осознавал, что это — конец. С тех пор он увяз в безумии, бессмысленном повторении одних и тех же действий без надежды на изменение.

И все из-за Цитры. Той, ради которой он был готов на все. Той, что отравила его существование, показав свою истинную сущность.

Следом неслись только возгласы племени: «Предатель! Предатель!». За ним послали воинов с автоматами. Но он убил их, обагрил руки первой кровью союзников, оказавшись по ту сторону, как и хотел «добрый мистер Хойт». Они с Цитрой точно делили сильную боевую единицу, талантливого стратега.

А ведь Ваас пытался договориться с наркоторговцем, когда Волкер только высадился на остров. Тогда молодой воин еще действовал на благо племени, только это тоже едва не сочли предательством, спрашивали, кого он выберет. Ракьят не шли на компромиссы. Может, это и было его изменой долгу племени. Он предатель, он изверг, он изгой. И с тех пор доказывал все свои прозвища. Он — хаос, садист, исчадие ада! Как его еще называли? Вот и получили! Как он и говорил: милосердие не спасало никого. А выбор дается только один раз. Так вышло, что он сделал его не в пользу Цитры. Если бы только она не… Лучше не вспоминать.

В тот день все разрушилось, все пало и, казалось, само солнце почернело. Отныне он являлся предателем, и только он один не понимал, в чем все-таки виноват. В том, что любил Цитру только как сестру. И никогда бы не посмел желать ее как женщину. Зато она…

Племя начало казаться жестокой сектой, слепо подчиняющейся безумной жрице с ее дурманными снадобьями. А служение Хойту и наркотики — скорее следствие всего этого, не причина. Может, он и не желал этой вечной войны, но власть тоже пьянит. Хойт создал идеального тирана северного острова. Особенно, когда Вааса подгоняло желание отомстить, сделать больно Цитре. Убить ее? Нет, это было бы слишком просто! Племя выбрало бы новую, продолжило бы существовать. А вот уничтожать потихоньку ряды ее преданных фанатиков, растаптывать ее авторитет и влияние — вот истинная месть за то, что она сделала.

Очень скоро она настроила против брата огромную толпу, что управлялась жрицей, точно гигантское тело коллективным разумом. И с тех пор Ваас с помощью пиратов мучительно отрывал по кусочку от этого уродливого гомункула.

Он тоже когда-то бежал через джунгли, как и его новая жертва, Хромоножка, которой он причинял боль, потому что его однажды растоптали, вывернули, разбили на острые осколки. Губит не ненависть, губит любовь.

В его случае — беззаветная привязанность к сестре, что отдавала ныне тленом и отвращением к себе прошлому, ко всей той наивности, когда он был готов на все ради жрицы. А она его только использовала: лучший воин, прекрасный инструмент для достижения власти. И еще одного, о чем лучше вообще не вспоминать.

Потом будто спала пелена с глаз. Но вместо прозрения вокруг сквозила только бездна ненависти. Все осуждали его!

Если бы признали неправоту жрицы, то он бы с трудом, но пережил это предательство. Однако племя верило каждому слову их «богини». Если кого-то объявляли чудовищем, то это означало конец. Конец вечности, одно лишь повторение бессмысленных действий в круге взаимной жестокости. Тяжело оставаться в своем уме в кругу сумасшедших.

Но какая-то далекая часть души все еще дорожила Цитрой, все-таки она была его сестрой. Может, это и не позволяло на самом деле потребовать у Хойта БТР и побольше людей, чтобы сравнять с землей проклятый храм в джунглях. Может, это и заставляло говорить, что не стоит туда лезть, чтобы не понести неоправданные потери. Или уже нет. Нет. Ничего, кроме темной неприязни. Ничего.

Он возненавидел саму любовь, топтал ее и не позволял никому привязаться к себе. И сам уже не был способен хоть кого-то беречь. Зачем? Все рано или поздно предают. Это доказали ему многочисленные пленники, с которыми он «разыгрывал» похожие ситуации, то заставляя брата наставить пистолет на брата, то отпуская одного в джунгли, а другого оставляя в клетке. И каждый проклятый раз теория подтверждалась. Но не с ней, не с этой странной женщиной.

Хромоножка неслась в прицеле, то скрываясь из виду, то снова… Этот взгляд через прицел — такой привычный, такой частый, будто нет иного нормального зрения. Да нормального вообще ничего не оставалось уже. Мир съехал с оси и повторялся страшным коловращением, катясь неизвестно куда по кругу Вселенной, натыкаясь на звезды, сгорая и появляясь вновь каждый миг. Может, гибли каждую секунду, но просто забывали об этом.

Выстрел — женщина упала. Это был конец? Ее конец?

Нет… Кое-что поинтереснее, кое-что, что не поняли бы обычные пираты, они вообще слишком многое понимали буквально и плоско. А он видел и знал, и часто предсказывал, как себя поведут люди, и порой испытывал отвращение от этого проницательного знания, потому что оно не позволяло удивляться, но чаще использовал для манипуляции пленниками. И каждый раз многие из них повторяли то, что он видел у множества предыдущих.

Только нестерпимо видеть в небе горящих заживо птиц, разбивающихся о землю углями и золой…

Хойту жилось спокойненько, он наедине с самим собой остаться просто не мог, потому что всегда существовали Хойт и деньги, деньги и Хойт, и неизвестно, кто из них главный в этом тандеме. Пожалуй, деньги. Насколько же проще всем им было. Ему, Цитре… Ничего лишнего, ничего, кроме цинизма и властолюбия.