Нет вестей с небес (СИ)

— Алвин! Ответь мне, кто здесь главный? Кто здесь, ***, главный? — говорил, как со слабоумным, Ваас.

— Ты, — с трудом не заводя многозначительно глаза, сдержанно отозвался Алвин.

— Выводы? — развел картинно руками Ваас.

— Понял. Понял, — торопливо избегал долгих тирад швед, как можно тише бормоча. — Но все же ты совершенно конченый, приятель.

Но главарь обладал слухом дикого зверя, ткнул резко шведа в плечо:

— Заткнись на*** и веди катер!

Джейс ощутила, как к ее спине приникло дуло автомата, подталкивая, заставляя идти. Конвоировал кто-то из пиратов, Ваас теперь старался не встречаться с ней взглядом, все еще что-то обсуждал с Алвином.

Ее заставили подняться на корабль. Она уже не оказывала сопротивления, а ведь могла попытаться убить главаря до этого — на аванпосте оставалось немало оружия. Но не попыталась. Ради чего? Снова ее окружал густой запах потных тел врагов, но не это являлось главным ужасом.

Волны ударялись о борта, а Джейс просила не жизни, не помилования, она просила не предать. Смерть ныне казалась менее страшной участью, чем предательство.

Человек не вечен, а бесконечность еще короче. Вот и оборвалось, вот и запутались все нити, все лепестки и страницы. Тень немая сквозь будни седогривые пошла наискосок босая через реку душ, оставляя человека один на один со злом и с собой. Вновь все зависело от нее.

Она стояла посреди тесного катера, не связанная, но под прицелом. Ваас обернулся, встречаясь с ней взглядом. Гордость не позволяла отвести глаза, ведь он — главарь, ведь он — самый сильный, ведь он — самый злой, хотя всматриваться в эту лазурь оказывалось невыносимее, чем взирать на яркий лик солнца.

— Что, Хромоножка, уже не смотришь на небо? — скривился он в издевательской ухмылке, которая тут же погасла, потому что продолжал он вполне серьезно с каким-то мистическим торжеством. — А зря! Оно на тебя смотрит. Это как бездна, только наоборот.

Губы Джейс дрожали. Воин? Женщина… И не хотела она никогда быть воином.

Из глаз ее скатилось по две слезы, нет, воины не плачут. Но в складке сдвинутых бровей не содержалось гнева, а скорее какая-то невероятно детская растерянность, она просто не умела ненавидеть. Это несло непонимание и бешенство с его стороны, и он восклицал:

— ***! Совесть совсем потеряла, Хромоножка, смотреть такими честными глазами? Ну и на*** опять это представление? Давишь на жалость? — он отвернулся, хмурясь сурово. — Да, ты, ***, давишь на жалость. Но знаешь… — вновь в его голосе заиграли самые мерзкие интонации садиста и позера. — Хе-хе… Жалость, ***, жалость есть только у людей!

— Значит, ты уже не считаешь себя человеком, — бессильно выдохнула она.

Катер пристал к земле, мягко остановился на отмели.

— Слишком давно. Да, — пространно негромко отзывался он, а потом вновь его голос перешел на хриплый лай насмешливой циничной гиены. — Беги уже! *! Ты каждый раз глохнешь? Уай на**! — взвыл он раненым волком.

Джейс встрепенулась, в кротких ее глазах оленя сверкнула паника, но лишь на миг, затем лица не стало видно, когда она стремглав побежала через густые заросли, прямо в неизвестность. Брызги оседали на отмели, волны набегали на песок. Вода и земля. Всякий песок когда-то являлся камнем. И без воды не зародилась бы жизнь, но без земли не получился бы человек.

Ты помнишь? Давным-давно

Я жил как во сне легко,

Но раненый кем-то волк

Вонзил мне клыки в плечо,

И я стал таким как он,

Невидимым ясным днем,

Убийца и злой хозяин в мире ночном…

Она побежала, а Ваас следом неторопливо вышел на берег, приказывая пиратам следовать за ним. Не быстрой рысцой группа головорезов поднялась на холм, что прилегал к берегу, с него окрестности просматривались где-то на километр, прибрежные деревья росли плохо, скудно, так что не сулили надежного укрытия для беглеца, тем более против того, кто знал досконально каждый метр своего острова. Он видел ее с холма, она бежала через заросли, таявшие ранним восходом, наводившие мороки прутьев-теней.

— Ты еще не понял, что весь остров — это клетка, тюрьма, — говорил он тихо вслед.

И все были выброшены в этот мир без ответа. Игра, забава, кошки-мышки… Живучая гадюка. Наверное. Все так, не иначе. Не иначе, ведь ничто не менялось, все вокруг было мертво, как он сам, должно было быть мертвым.

Вот он ее — лучший ее номер в его цирке сломанных судеб.

Будто она понимала, что значит остаться в тупике, будто она понимала, что значит творить зло ради веселья, зная, что это зло, забыв, что такое радость. И, может, права она была: жизнь — ожидание, и если ждать больше нечего, то пора умереть.

Но почему тогда он все еще жил? И небо на голову не рушилось от всех этих бесчеловечных поступков, и земля под ногами не разверзалась. А он словно вел игру вовсе не людьми, а как раз с этим небом, испытывал на прочность, ждал, когда настанет кара. И смеялся над тем, что не наставала. Смеялся и ненавидел, уже не веря ни во что. Наверное. Но ждать оказывалось нечего, никакой надежды на изменение! Люди вокруг — вот что есть истинная ловушка, вот что есть истинная тюрьма.

Это создание, эта женщина могла бы остаться навечно, но тогда пришлось бы устроить Апокалипсис, сделать так, чтобы в мире больше никого не осталось, ни единого человека, ни единого старого правила. Но здесь…

В качестве пирата она остаться уж точно не могла. Бывали, кстати, и такие женщины, редко, они долго не жили, либо их убивали, либо сами умирали, либо еще что-то, превращались в тусклые воспоминания какого-то недоумения. А в качестве рабыни… Хватало и других, это было бы скучно. Слишком много неукротимой свободы, слишком много безрассудной обжигающей самоотверженности, граничившей с неумением беречь себя. Но в ней как будто умерло что-то, что-то исчезало. Хотелось бы это вернуть… Какой ценой? Цена не имеет значения в мире безумных. Миру все равно, чья боль разбрасывает гнев. Мир ударял его, а он научился нокаутировать в ответ, и скоро решил бить первым, предупреждая новую атаку. Он знал о своем зле и делал вид, что наслаждается им…

Внезапно в руке Алвина истошно затрещала рация, снайпер что-то торопливо заговорил, вслушиваясь в помехи эфира, затем несколько растерянно доложил сбивчиво:

— Ваас! Моя группа у Храма Камня… На них напали ракьят во главе… с героем Цитры!

Бандит выглядел еще более удивленным, чем по прибытию на остров. Еще бы, все пираты считали этого хваленого героя Цитры мертвым, все видели, что Ваас с ним собственноручно разделался раз и навсегда. Ошибки быть не могло, особенно, если стрелял главарь прямо в сердце. Вот только все пираты не знали одной мелкой детали его масштабной игры со своей и чужой судьбой, его веселье, на другой чаше весов стояли аргументы самого мироздания, судьбы, неба… И каждый раз он проверял, куда перевесят, чья правда окажется сильнее. Его — ложная, или та, непознанная — истинная. И выходило по-разному, только поэтому игра имела смысл, щекотала приятно нервы, позволяя порой внести немного хаоса. Хойт не мог ни за что понять этого, последние неудачи пиратов он списывал на ошибки главаря, на то, что он совсем обкурился и перестает соображать. У босса все по плану всегда шло, завоевание островов по расписанию. Не скучно ли?..

— Да? Занятно, — только пространно отзывался Ваас, мысленно отсчитывая, сколько секунд прошло с тех пор, как Хромоножка побежала прочь, в неизвестность. Она все еще маячила. Слишком близко. Неестественно болезненно подскакивая при беге из-за своей левой ноги.

— ***! Ваас! Они их уничтожают! — метал молнии Алвин, принимая все за чистую монету.

— Тебе их что, ***, жалко? Не смеши, Ал, я все про тебя знаю, — отмахнулся Ваас, будто предчувствуя такой исход группы, что засела у Храма Камня. И пусть. Уже все пусть. Игра с небом — непростая стезя, порой приходится признать, что есть нечто большее. И еще больше ненавидеть это нечто.

— Нет, но ***! Ты сказал, что убил его! — запнулся швед.